Александр Иванович Левченко родился17 сентября 1925 г. на хуторе Пролетарский Кореновского района. Позже семья переехала в Усть-Лабинск. На фронте вступил в партию в 1944 г. Награждён орденами Славы II и III степени, Боевого Красного Знамени, медалями «За отвагу», «За взятие Берлина» и т.д. После войны окончил Каменское артиллерийско-миномётное училище с отличием, где и преподавал. В армии отслужил 25 лет. Потом работал на механическом заводе Усть-Лабинска, где был секретарём партийной организации. Умер в 1992 г.

1942 год

Зима

Величайшей радостью явилось сообщение о разгроме немцев под Москвой. Мы абсолютно все решили меж собой, что войне конец. А потом выяснилось, что война ещё будет продолжаться. У нас были каникулы, их продлили на целый месяц. Школу заняли военные, и вообще учимся через день, да и охоты нет учиться. Дело в том, что вокруг военные, пушки, танки, на Тщикском гидросамолёты, мы такого не видели, и это для нас большой интерес. Вернулся Саша П., легко раненый, был в боях под Ростовом, отпустили домой. Зима суровая.

Весна

Нам дали кое-как доучиться, вернее, закончить мне 8-й класс, бала не было, да и учёба закончилась в апреле ещё. Маша окончила 6 классов.

Все школы заняли военные. Иногда пролетают самолёты немцев, так высоко, что почти не видно их. Слышно, как иногда бомбят водохранилище. Мы потом туда ходили и видели, как взлетают гидросамолёты на бомбёжку немцев, а потом покорёженные возвращаются на водохранилище. Очень интересно – по воде катера плавают, их пригоняют к берегу и маскируют.

Интересно, что у нас собака Шарик как услышит вой немецкого самолёта, так первым бежит в блиндаж, а наши летают – только ухом водит, прислушивается. Вести с фронтов самые печальные. Люди потемнели, скучные, грустные и печальные, приходят похоронки, а мобилизация идёт и идёт. В колхозах забирают лошадей, трактора, машины.

Лето

Наверное, немцы где-то недалеко. Войск нагнали много, и потом обозы и пехота день и ночь идут и идут через Хатукаевский мост в горы.

10 августа 1942 г.

Призвали Сашу П. в армию, я дал слово – уйду с ним. Мама плачет, папа молчит, только спросил: «На кого же мы их оставим, ведь я тоже, наверное, уйду по заданию райкома КПСС в партизаны, отряд у нас сформирован». Я ничего не ответил. Вечером пришёл в клуб ЭМК, где собирали всех призывников. Мы с Сашей переночевали прямо на земле (да и все так), а рано утром мама, тётя Надя и Маша с Ларисой принесли нам поесть. Разговаривали, советовали и плакали. К обеду они ушли, а нас повели в госконюшню, дали по 6 лошадей и объявили, что за утерю лошади – расстрел. Двинулись колонной через Хатукаевский мост.

Я на лошадях ездил плохо, и с первых минут лошади до боли тёрли правую ногу. Тогда я сел по-дамски на одну сторону и повеселел. Около села Белое – привал. Женщины угощали нас молоком, фруктами, хлебом и пирогами. Не доходя до Белореченской переправы, налетели три самолёта и стали бомбить нашу колонну. Разбегались кто куда – и мы, и лошади. Здесь я увидел и убитых, и раненых, и контуженных, и тяжелораненых, умирающих на руках, ибо с нами не было ни одного медика. Командовал нами капитан с подругой – они были из военкомата оба. Кое-как собрались, у меня осталось всего две лошади, у Саши – четыре, остальные или убежали, или были побиты. Раненых мальчишки взяли на подводы, убитых оставили, потому что рыть могилы было нечем, и двинулись через переправу, но мост был разбомблен, нашли брод и вошли в Белореченск. Здесь оставили раненых у селян, немного отдохнули в лесу, благо у Саши были сухари, так мы их мочили и кушали, а больше ничего не было.

Капитан объявил, чтобы мы искали своих лошадей где угодно, если не найдём, то он имеет приказ расстрелять любого. Лошади племенные, имели, конечно, государственную ценность. Тогда мы с Сашей и ещё усть-лабинцы, человек восемь всего, договорились, как стемнеет, вернуться домой, бросив лошадей. К вечеру подошли к Хадыжам. Горели нефтехранилища и лес рядом. Ушли выше в горы и только прилегли отдохнуть и поужинать, как немцы вновь пробомбили Хадыжи, мы были в 1 км, но в горах эхо бомбёжки делает звук, как будто рядом, аж уши глохнут.

Дана была команда – в полночь подъём и идём дальше. Мы договорились выйти в колонну, привязать лошадей к повозкам, а самим уйти. Здесь мы и расстались с Сашей П. После войны мы разбирались, но так и не поняли, почему мы разошлись. Он вернулся в Усть-Лабу, а я пошёл на Туапсе, но до Туапсе путь был ещё долгий.

<…>

Немецких листовок было в изобилии, писали, что Краснодар взяли, что Сталин сбежал из Москвы, что Красная армия разбита, и «если вы не сдадитесь, то будет плохо, а если сдадитесь, то котелок будет полный каши и макарон, и пропуск – штык в землю».

Днём мы привязывали лошадей (у меня было две) к деревьям, подносили им травы и отдыхали. Бомбардировки слышны и впереди, и сзади. Ночью и только ночью двигались вперёд и по дороге видели результаты налётов немецких самолётов. Наших самолётов мы почти не видели, будто у нас совсем не было авиации. Зенитки были и часто сбивали немцев, но их было много. А ихняя «рама», «фоккевульф-190», как муха, надоела. Весь день и летает, и летает, и бомбит мелкими бомбами, но в общем, покоя не давала и ночью.

<…>

Сентябрь

Продолжаем двигаться в горы. Бомбёжки продолжаются. Перевал Индюк (а почему Индюк – не знаю) преодолели. Еды нет, и никто не даёт. Вот только в сёлах просим и запасаемся, да военные дают сухарей, консервов, это кому что попадёт. Военные днём и ночью сплошным потоком (пехота, танки, мотоциклы, пушки) идут в горы. Мы прошли погранотряд, они нам сказали, что до Туапсе осталось немного. Вчера я решил (больше нет терпенья и от боли, и есть нечего) уйти вперёд одному, бросив лошадей.

<…>

Лошадей вечером привязал к подводе, положил ей травы и на попутном обозе военных уехал вперёд. На второй день какой-то командир снял с повозки, я зашагал пешком. Ночью влез на грузовую и немного проехал, а потом они повернули в лес. Дорога заметно идёт на понижение, идти легко, ночью влезаю на дерево и сплю, днём шагаю.

Сегодня утром подошёл к Туапсе, но в город не пошёл, была сильная бомбёжка, налетело самолётов 40. Стоит сплошной дым. Ожидал часа два, затем пошёл. Увидел впервые ужасную картину разрушения от бомбёжки, страшно описать: покорёженные здания, трупы людей всех возрастов, стоны, крики… Разрушенная пекарня, люди берут хлеб, на земле валяющийся, взял и я две булки и бегом к морю.

<…>

Пробрался к морю, искупался, стало легко, приятно, наелся хлеба и уснул на дне заброшенного баркаса. Проснулся, поел хлеба и вновь спать. И так по берегу моря я прошёл дней пять. За это время город фашисты бомбили дважды. Как он только выжил! Ведь за один налёт я насчитывал самолётов 50-60 штук. Зенитки их сбивали, но мало.

<…>

С домом никаких связей, с пацанами тоже. А войска идут, идут и идут вдоль побережья в Грузию. Танки, орудия, мотоциклы и т.д. Я решил двинуться по их маршруту. Вечерком забрался в понтон и поехал. А среди ночи колонна остановилась, и водитель меня снял с машины. Колонна ушла, а я остался один на лунной дороге в лесу. И вновь решаю идти, куда двинутся военные. Сколько прошёл, не знаю, вдруг услышал девичьи голоса впереди, ну, думаю, село, я бегом помчался. Бежал, бежал, остановился. Прислушался – песни уже слышны сзади. Как я проскочил деревню, и не заметил. Я возвращаюсь назад. И бежал, и шёл, остановился, прислушался, а песни вновь поют впереди. Так ничего и не понял. Спустя годы я как-то узнал, что это пели шакалы.

Намучившись, я отошёл от дороги, улёгся, уснул. Пошёл дождь, я его не слышал и очнулся только утром. Продрог до колотуна, а водой с гор так залило провисшую шинель, что едва-едва вытащил её из ила. Спустился к морю, умылся, застирал брюки и шинель, развёл костёр и целый день сушился, правда, дождь шёл изредка. Но я укрылся кусками досок, брёвен и железа (сотворил что-то вроде шалашика) и коротал день. К вечеру дождь стих, я вышел на дорогу и вскоре подошёл к селу (вырытые домики в скалах – сакли). Здорово хотелось есть. Попросился в одну, другую – не пускают, какая-то нация (точно знаю – черкесы), набираюсь наглости, в третью вхожу без разрешения. То ли мой вид их испугал (я заросший), то ли ещё что, только они пропустили меня во второй круг сесть. В первом – дети и старики, ближе к костру, а дальше – все остальные. Холодновато, но всё же теплее, чем на улице.

<…>

Всё же перебыл я ночь и с началом дня двинулся в путь. Недалеко от дороги обнаружил два дерева слив, я их вволю наелся и набил карманы, на душе стало веселей. Устроился на военную повозку, ездовой взял меня, расспросил, кто я и что. Кормит меня, я ему помогаю, так и едем. Проехали гор. Сочи. Не доезжая до Адлера, они повернули в горы. Мне пришлось спешиться и пешком продолжать путь в город. Уже был виден Адлер, когда меня остановил солдат на пропускном пункте, завёл в будку и доложил старшему. Тот меня допросил, усадил через час в машину, и повезли меня в горы. Сколько везли – не знаю, только вскоре я увидел большую поляну, а на ней сотни пацанов, ходили отрядами с длинными, вместо винтовок, палками. Я сразу узнал и своих земляков – усть-лабинцев. Привели меня в штаб, зачислили в какой-то отряд, а часть называлась 714-й запасной полк.

Кормили плохо, оборванные, босые, вшивые, мы целыми днями занимались строевой подготовкой. Очень «весело» шагать на пустой желудок. Каждый день группу пацанов отправляли в село, где они то нарвут слив, то купят кукурузных лепёшек, то мацони, так немного кое-чего перепадает, но голодно.