Александр Иванович Левченко родился17 сентября 1925 г. на хуторе Пролетарский Кореновского района. Позже семья переехала в Усть-Лабинск. На фронте вступил в партию в 1944 г. Награждён орденами Славы II и III степени, Боевого Красного Знамени, медалями «За отвагу», «За взятие Берлина» и т.д. После войны окончил Каменское артиллерийско-миномётное училище с отличием, где и преподавал. В армии отслужил 25 лет. Потом работал на механическом заводе Усть-Лабинска, где был секретарём партийной организации. Умер в 1992 г.

Октябрь

Покинул лагерь «повстанцев» и своим ходом, обойдя два КПП, двинулся на Сочи. Думаю проделать обратный путь до самого дома по уже знакомой дороге. Шагаю весело и бодро. Попутные машины редко, больше встречные, войска всё идут и идут. Ночевал одну ночь на покинутом баркасе у моря. Холодно и ночью жутко, шум волн, лязг, даже как будто кто-то всю ночь выл и стонал. Набрался страха, и вновь я на маршруте. Встречные почему-то удивлённо посматривают на мою одинокую фигуру, шагающую по дороге. В основном, это военные, а им, наверное, не до меня. Видел впервые расчехлённую «Катюшу». Над побережьем постоянно воют самолёты, идут воздушные бои, они мне уже приелись, и я редко когда на них обращаю внимание. Если уж невысоко и близко, то останавливаюсь и болею за своего, видел, как падали и свои, и немцы в море, некоторые выбрасывались на парашютах и падали в море, а там их уже подбирали военные катера, даже не знаю, откуда они и появлялись.

Добрался до Сочи, город как город, ничего примечательного в нём я не запомнил. Подошёл к речке, протекающей прямо через город, на мосту через неё меня остановил военный матрос. Спросил меня, куда иду, я ответил: «В Краснодар». Тогда он говорит: «Садись, будем ждать смену». Пришла смена, меня привели в отряд, накормили, напоили и уложили спать. Проспал я, наверное, сутки. В тепле и светле. Проснулся, наверное, их командир говорит: «Хочешь у нас служить?» Ну что я отвечу? «Хочу домой». А он и говорит мне: «Немцы заняли всю Кубань и даже подходят к Туапсе». Так я остался в отряде моряков, стал юнгой. Дали робу, помогаю, в основном, по камбузу. Чищу картошку, ношу воду, колю дрова, приношу со склада продовольствие.

Для меня эта служба и сейчас кажется раем. Кушать сколько угодно, всё вкусное, да и служба вначале не была тяжёлой. Потом начались вахты. Ночью погрузка боеприпасов, продовольствия на корабли, днём отдых. Грузить тяжело, ночь, темень, огни зажигать нельзя, по трапу носить трудно. Днём спячка – отдых. Сначала ноги и руки ныли, крутило, потом всё ушло. Случайно в Сочи встретил Марию Гончаренко, она секретарь комсомольской организации, а где – я не знаю. Поговорили обо всём, от родных моих вестей никаких, связи с Родиной нет – печально и ясно – там немцы.

Ноябрь

Несколько раз ходили на транспорте в сторону Малой Земли. Груз (это были боеприпасы, питание) перегружали на баркасы и возвращались обратно. Нас охраняли сторожевики. Второй рейс был страшным. Я до сих пор не могу понять, как случилось, что ночью нас атаковали подводные лодки немцев и ночные бомбардировщики, думаю, предательство. Но то, что я увидел и пережил в ту ночь, было адом. В идущий почти рядом сторожевик попала торпеда, столб огня и воды, и всё это видно, как на ладони. Потом темнота, стоны, крики, и всё стихло. На месте судна – гладь воды. Мы прилипли к скале и так простояли до утра. Весь день катера спасали оставшихся в живых, а мы с наступлением темноты двинулись к Малой Земле. В пути подошли баркасы – перегрузка и обратный путь. Мы находились во время всего похода только на палубе – таков был приказ. В трюм можно было спуститься только с разрешения. Каждый такой поход для меня лично был напряжением нервов, физическим измождением, но я был полон веры, что всё обойдётся. Но было страшно, когда или бомбили, или атаковали подлодки, и всё это в ночи. Днём как-то было всё объяснимо и понятно, да и решение какое-то можно было принять, а вот ночью попробуй – не то.

<…>

Пришёл приказ министра: 50% личного состава флотов списать на сушу и создать бригады, отряды военных моряков для проведения боевых операций на суше в составе полевых соединений и фронтов. В этот список попал и я. На базе Сочинского порта была создана 40-я морская бригада из трёх отрядов. Нас погрузили на новейшие «Студебеккеры» (США) и повезли в сторону Туапсе, а затем в горы. Начался подъём на перевал. Дорога, очевидно, была изготовлена сапёрами недавно из сплошных брёвен, и если брёвна раскатывались, машина проседала до самого кузова, и тогда следовала команда «слезай!», и почти на руках сопровождали машину до самого верха. На рассвете были на перевале. Пошёл дождь, укрыться негде, машины ушли за следующей партией. Короткий завтрак с отдыхом, и в путь. Почва под ногами раскисшая (глинисто-каменистая жижа), идти тяжело.

На третий день прибыли на КП какой-то части, до вечера отдых, дали один раз горячий гороховый суп. Вечером сообщил командир бригады, мы его звали, да и обращались к нему «капитан» (он действительно был капитаном II ранга), что выдвигаемся на передний край, сменяем там нашу пехоту. Меня назначил начштаба ординарцем от 1-го отряда к нему. Пришлось носить его автомат и флягу с чаем. Меня это вполне устраивало, ростом был я мал, и капитан меня называл «сынок». Правда, носить два автомата ППШ с круглыми дисками было тяжеловато. Приспособился: один на грудь, другой за спину.

Карабкались по скалам, преодолевали быстрые речки и ручейки – поход очень тяжёлый, двигались медленно. Где-то за полночь был дан отдых, подзакусили, поспали стоя, упёршись спиной в дерево. Кругом сплошной лес и горы. Огней разводить нельзя. Слышим, что где-то уже недалеко идёт стрельба на переднем крае. А спустишься в ущелье, так стрельба, кажется, идёт за ближайшей горой – эхо. Промокли, всё время идёт дождь и холодно, пока идёшь – согреваешься, а стоит остановиться, через 10-15 минут начинаешь мёрзнуть. Всё ждём чего-то хорошего, вернее, что с выходом на передний край будет легче. Начинает светать, выстрелов почему-то совсем не слышно. Часто останавливаемся, капитан сверяет (уточняет) маршрут. Послали разведку – вернулась, впереди никого, свободно – пошли…

Ещё прошли по ущелью часа 2-3, стало совсем светло. Дали привал. Отдыхали около часа. Затем подъём и вперёд. Но не прошло и 10 минут, как с двух сторон налетели 6 «рам» и 11 «юнкерсов» и начали бомбить нашу бригаду, да так, что не было спасения, бежать было некуда. Мы на гору, а они по горе и по ущелью бомбят, да ещё начался миномётный налёт. Все растерялись, шарахаемся из стороны в сторону. А немцы, оказывается, заманили нас в мешок, пехота наша самовольно отошла, а в штабе об этом никто не знал. Короче, в один из налётов я упал за поваленным деревом, слышал вой, треск, и всё затихло.

Очнулся на второе утро. Осмотрелся – понял, что я жив, лежу на санитарных носилках, накрыт плащ-накидкой. Шёл дождь, уши чем-то заткнуты, болит голова и левое плечо. Но двигать можно и головой, и плечом. Потом подошла медсестра, приподняла накидку, что-то спросила, я кивнул головой. Она ушла. Вскоре меня двое солдат перенесли в палатку, где лежали человек 10 раненых, положили на нары (из брёвен) и ушли. Раненые меня о чём-то спрашивали, а я не слышу их… Я понял с ужасом, что я глухой. Плакал. В морской форме нас было только двое. Пришла медсестра, сделала укол и ушла. Я тут же уснул. Сколько спал – не знаю, но проснулся оттого, что меня будили, дёргая за руки и ноги, – принесли кушать. Ух как я отвёл душу, каша пшённая, и почти котелок.

Через несколько дней у меня начал появляться слух, голова перестала кружиться. Левое плечо ещё долго болело. Как потом я узнал, меня нашли в Русской Щели (так называлось место, где всё произошло) без сознания. Сочилась кровь из носа и рта, а также из ушей. Врачи констатировали – глубокая контузия. Ещё через пару дней меня выписали в выздоравливающий взвод. Очень много умирало от ран бойцов. Наш взвод занимался их захоронением, заготовкой дров, разгрузкой продуктов для медсанбата. Кормили нас очень плохо, да и откуда было взять всего! Всё доставлялось фронту – и хлеб, и еда, и боеприпасы – по узким горным тропкам на ишаках. Дороги начинались только с глубокого тыла, и шли они к морю. Постоянно хотелось есть.

Жили мы в оборудованном нами блиндаже на 30 человек. Блиндаж был вырыт глубиной сантиметров 60-70, посредине – траншея глубиной в полметра и шириной столько же.

<…>

Днём, если было время, мы рассаживались вдоль траншеи, ночью ложились спать так: крайние двое закатывались до самых стенок, и за ними накатывались все остальные. Выйти и перевернуться одному не было никакой возможности – низко. Только дневальный в середине ночи поднимал крайних от прохода, те выходили наружу, а за ними остальные; оправившись, все возвращались в блиндаж, ложились на другой бок, и до утра. Дневальный выливал наружу воду и топил печь.

<…>

Дела идут на поправку. Как-то прознали, что можно достать муки, жиру, сухарей. Ночью всё это мы добыли и решили нажарить оладий. Каждый замесил себе теста, наложили жиру в котелки и по очереди на печи поджарили. Покушали с таким аппетитом, что я не помню, что я смог бы так вкусно кушать дома. Легли спать. Тут-то и начались наши мученья. В животах творилось невероятное. Все расселись по кустам, да так и просидели до самого рассвета. С рассветом вернулись кое-как в блиндаж и уснули крепко. Пришёл старший и не мог понять, почему мы так крепко спим. Позже мы узнали, что мука была настоящей, а жир – это была мазь для лечения ран.

<…>

Выписали из медсанбата и направили в часть. Я узнал, что комбриг погиб, погибло много моряков, бригада расформирована. Меня направили в 714-й стрелковый полк 395-й стрелковой дивизии, в медсанбате которой я находился на излечении. В этот полк нас направили человек десять. Пришли на КП. Это было неподалёку от перевалов Индюк, Шаумян. Так я тогда слышал в разговорах. К нам подошёл подполковник с офицерами, они распределили, кого куда. Меня назначили первым номером ПТРС, дали второго номера. На второй день провели с нами (а создано было пять расчётов) занятия по стрельбе из ПТР. Потом показали места, где мы должны были создать огневые точки. Три дня мы оборудовали эти точки, которые необходимы были для отражения атак самолётов на КП полка.

<…>

Почти ежедневно вели огонь по самолётам, особенно по «раме». «Фоккевульф-190» – противная тварь. В любую погоду висит и висит над линией обороны. Самолёты сбивали, но кто – то ли мы, то ли кто-то другой – не знаю.

7 ноября 1942 г.

Праздник. Выдали всем бойцам по 0,5 л вина вечером. Я своё вино отдал за сахар дяденьке. Он мне налил кружку вина, я в него высыпал пару ложек сахара, выпил да как уснул, еле-еле добудились меня идти на дежурство.

<…>

Декабрь 1942 г.

Заметно похолодало. Почти на месяц был откомандирован в Джубгу на химический завод, наполнял жидкостью КС – бутылки и ампулы для самолётов. Очень понравилось, главное, в сухом спали, и хорошо кормили. Теперь вновь на своём боевом посту № 3 с расчётом ПТРД. Бывшего второго номера моего увезли в медсанбат, ранило во время налёта самолётов. Сейчас налёты бывают редко. Холодно. Фрицы тоже мёрзнут.

<…>

Перевели меня в роту автоматчиков, находимся, в основном, при штабе. Иногда выходим и подменяем части на переднем крае дней по десять, затем в тыл на отдых. Одели нас хорошо, тепло. Автоматы новые.