Александр Иванович Левченко родился 17 сентября 1925 г. на хуторе Пролетарский Кореновского района. Позже семья переехала в Усть-Лабинск. На фронте вступил в партию в 1944 г. Награждён орденами Славы II и III степени, Боевого Красного Знамени, медалями «За отвагу», «За взятие Берлина» и т.д. После войны окончил Каменское артиллерийско-миномётное училище с отличием, где и преподавал. В армии отслужил 25 лет. Потом работал на механическом заводе Усть-Лабинска, где был секретарём партийной организации. Умер в 1992 г.

1943 г.

Перед новым годом дважды наша рота и разведрота побывали в тылу немцев. Первый раз удачно, а второй было туго. А было так: передний край перешли быстро, вроде бы нормально. По пути наткнулись на румынскую кухню. Поваров связали, поели макарон и двинулись к лагерю наших партизан. Как потом выяснилось, за 6-7 км до них мы наткнулись на немецкий батальон егерей, которые шли на передний край. Время было под утро. Завязался бой, причём сильный, их было раза в три больше нас. Мы вынуждены были с боем отходить, как могли, назад к переднему краю. Связь потерялась, и когда стало светло и немцы бросили нас преследовать, мы поняли, что они что-то затевают против нас. Мы возвращались к своим небольшими группами, наша группа была из 14 человек, командование на себя взял ст. сержант Деулин. Он был командиром взвода. Шли долго, медленно. Устали сильно. На одной из полян, думаю, недалеко от переднего края, обнаружили окопы и блиндажи брошенной нами обороны. Облюбовали один блиндаж, решили в нём перебыть до наступления темноты. Выставили двух дозорных, кто как устроился, заснули.

Сколько прошло времени – не знаю, только дозорные всех растолкали и сообщили, что вдоль окопов в направлении к нам идёт большая группа немцев. Сержант Деулин выглянул, вернулся, сказал: «Гранаты приготовить, будем драться», но чтоб без его команды не стреляли. Чеки с одной гранаты выдернули, патроны дослали в патронник и стали с двух сторон блиндажа глядеть немцев. Вот и немцы, мы их не видим, но слышим почти рядом их разговор. Холодный пот лил по спине, в глазах картинки родного дома, на лицах бледность… Что чувствовали мы в тот миг – всего не скажешь. И вдруг немцам дают привал. Но было сыро, и они перекур делали на ногах. Нервы были на пределе. Сержант Деулин был до войны преподавателем немецкого языка в школе и многое понимал.

Один из немцев даже спросил: «Может, здесь русские?» Второй ему ответил: «Ты что, чокнулся? Пойди проверь!» Эту полемику прервала команда «вперёд!», и немцы ушли. Мы ещё долго стояли, как каменные изваяния, мокрые от пота насквозь, и не могли прийти в себя. Первым нарушил тишину (а она была такой, что каждый удар сердца был слышен) сержант Деулин, он помог нам вставить чеку в запал и расшплинтовать. Он же вышел в окоп, провёл разведку и сообщил – немцы ушли. Если бы кто мог видеть, как мы обнимались, целовались и радовались, что остались живы! Это разведотряд немцев возвращался с наших тылов к себе на отдых после ночного поиска. Мы же и первый, и этот раз проходили к партизанам и переносили от них муку и сахар, которые они отбивали у немцев.

Вот так окончился наш второй поход. Но это ещё не всё. Пробыли до вечера в этих блиндажах, по темноте вышли к переднему краю, кое-как нашли проход через немецкие траншеи и к рассвету вышли в нейтральную зону. Но мы-то теперь появились совсем на другом участке нашей обороны, и наши дозорные открыли огонь по нам, а тут и немцы открыли огонь, и тоже по нам, хоть и не знали, что к чему, но отвечали огнём на огонь. Двоих ранило. Чудом установили контакт, приползли дозорные к нам и провели нас через минное поле к своим. Добрались до своих, узнали, что за эти сутки мы потеряли 27 человек (они не вернулись). Но и мы больше не ходили.

Март 1943 г. Кавказ. Индюк. Шаумян.

После поражения немцев под Сталинградом 56-я армия двинулась вперёд. Немцы почти не оказывали сопротивления. Вышли с гор на левобережье Кубани, стало веселей, люди встречали, давали кушать, чем были богаты. Освобождали аулы Тахтамукай, Габукай, Понежукай и вышли к Энему. Путь этот дался очень тяжело, грязь и распутица, день идём, ночь для отдыха, но у меня так крутили икры, что пока усну, тут уже подъём, и вперёд, и всё пешком, и всё быстрей – дело доходило до слёз (но их никто не видел).

На подходе к Энему нас атаковали наши штурмовики «ИЛ-2», проутюжили здорово, оказывается, ситуация изменилась резко, и они приняли нас за противника, потом разобрались, но раненые и убитые были. Дом был совсем рядом, просился – не пустили, а как хотелось домой, это жуть. Мама, папа, Мария, да и все стали сниться почти каждую ночь.

Вышли к плавням, лиманы, камыши, рисовые поля. Троицкая, Крымская, Варениковская, Выше-, Нижестеблиевская и лиманы, названия их не знаю, не запомнил. Всё это были узлы оборонительных рубежей «Голубой линии». Дивизия тоже заняла участок обороны. Я так и нахожусь в роте автоматчиков. Нас трогают редко. Мы, в основном, взаимодействуем с дивизионной разведкой.

Испытал новый вид оружия немцев – «тарахтушки». С самолётов сбрасывались кассеты, наполненные килограммовыми термитными бомбами и хлопушками. На определённой высоте контейнер раскрывался, начинка высыпалась, охватывая большую площадь поражения. Когда бомбочки и «тарахтушки» касались земли, то получался такой гул, дрожала и горела земля, в общем, на психику действовало здорово…

Ночью однажды попал под налёт шестиствольного миномёта, впечатление ада, но только маленького, меньше, чем от «Катюши».

<…>

В одном из артналётов рядом разорвало снаряд, получил контузию. Пролежал в Троицкой в госпитале. И что самое интересное – в это время установилась письменная связь с домом. И мама, получив первое письмо, с женой моего товарища Фокина решила нас навестить. Они с трудом, но добрались до Троицкой, а дальше их не пустили. Но я был в Троицкой в госпитале, а Фокин на передке. Так и не встретились.

<…>