Юрий Алексеевич Кожин. В 1943 г. семнадцатилетний Юрий Кожин отправился на фронт, прослужив в разведке до самой Победы. После войны работал в бурении, принимал участие в развитии нефтегазового комплекса Кубани.

1941 г.

В свете довоенной прессы жизнь представлялась как череда непрерывных побед. Красная армия побеждала японцев на Хасане и Халхин-Голе, присоединяла территории и государства, отторгнутые в революцию. Лётчики били рекорды дальности и высоты полётов. Полярники покоряли север. Труженики достигали невиданной производительности, неслыханных урожаев. Имена ударников (позже – стахановцев) гремели по всей стране.

Входили в строй предприятия-гиганты и даже целые отрасли промышленности. Побеждали всё, в том числе частнособственническое мышление.

И ещё предстояла война с фашизмом. Война постоянно фигурировала в кино, в газетах и сознании людей. Её даже будто ждали с нетерпением: вот начнётся, и мы покажем нашу несокрушимую мощь и преданность Сталину. Армия увеличивалась, ей уделялось первостепенное внимание.

В 41-М ОКОНЧИЛ 8-Й КЛАСС. Думалось: учёба в школе, а потом? А потом была война.

Война, голодное тревожное время. Зимой немец первый раз брал Ростов. Многие студенты призывного возраста ушли на гражданские суда. Навещали нас, рассказывали о рейсах в прифронтовые порты, о жестоких бомбёжках, подкармливали хлебом. Пожалуй, чаще других приходил Николай.

– После выхода из Севастополя, – буднично говорил Николай, сидя на койке, – налетела авиация. Конвой, пользуясь скоростью, ушёл в море. Нас бомбили весь световой день. Я находился у пушки (на судах устанавливались мелкокалиберные зенитные пушечки) даже при пикировании. Да и куда деться – в случае попадания бомбы танкер взрывается – пары бензина.

1942 г.

Весной в порт вошёл полузатопленный «Кремль». Борт разворочен, и в танках плескалась вода. Через день повстречался Николай – виски седые. Николай с седыми висками производил странное впечатление, как будто бы он ушёл от нас, ушёл из юности. Да и взгляд не тот. Бомба прошла сквозь палубу и обшивку, разворотила борт, но не взорвалась. О подробностях расспрашивать как-то не хотелось.

1943 г.

Где-то здесь, под Батайском, встретил своё восемнадцатилетие. Выменял на бутылку самогона снятую с себя далеко не лишнюю одежонку. «Вздрогнули» с Сергеем, пожелали сами себе удачи.

«ПОКУПАТЕЛИ» ЯВИЛИСЬ НЕОЖИ-ДАННО. Команду построили в шеренгу, мы с Сергеем – рядом. Рассчитали по три. Каждый номер сделал своё количество шагов вперёд, поворот направо, и три колоны пошли по разным направлениям. С Сергеем разлучили. Всё произошло быстро, неожиданно, и мы не сообразили с кем-то поменяться местами. «Ну, ничего, – утешали себя, – будем в соседних подразделениях». Но Сергей оказался в другой дивизии, больше его не видел. Слышал, что его дивизия попала в окружение, а Сергей – в плен.

ИТАК, Я В 34-М КАВАЛЕРИЙСКОМ ПОЛКУ, 9-й Краснознамённой дивизии, 4-го гвардейского Кубанского казачьего корпуса. Командовали корпусом и дивизией соответственно генералы Кириченко и Тутаринов. Повезло, что наша команда с марша не пополнила действующие части. Такое бывало. Части корпуса только отошли на формировку. В 42-м корпус отступал по Кубани, защищал кавказские перевалы под Туапсе, потом был переброшен по Закавказской железной дороге в Гудермес. Потом Калмыкия… Бедные лошади ели что угодно – солому с крыш, сухой камыш… Потом наступление – изнурительные марши, бои сходу. И вот формировка.

Фронтовики встретили нас душевно. Никакой позы и заносчивости, что мне показалось удивительным. Краткое пребывание в учебном подразделении. На перекуре разговорился с соседом – Валерием Шрамко. Он тоже из Ставрополя, учился в соседней школе. Оказывается, вместе посещали Дом пионеров. Я занимался в электромеханическом кружке, а он – в радио. Возник душевный контакт, дружба. Позже его взяли для обслуживания рации, а меня – телефонистом. Но постоянное пребывание телефониста на глазах начальства пришлось не по душе. Просился в эскадрон. Меня отговаривали товарищи и начальство, и весьма настойчиво, но в конце концов отпустили.

* * *

Однажды зачитали список тех, кому надлежало явиться в особый отдел. Список большой, примерно четверть состава. Наверное, станут трясти моё небезупречное прошлое. Но особист вначале дал подписать обязательство о неразглашении предстоящего разговора, чем в высшей степени изумил меня. Затем предложил сообщать ему о настроениях и разговорах в подразделении. Я возражал:

– Это не в моём характере, лучше буду на месте пресекать паникёров и распространителей слухов.

Он спокойно и аргументировано настаивал. Расстались каждый со своим мнением. Однако у него, кроме мнения, осталась записанной моя фамилия. Сам себе пообещал, что никогда не унижусь до доносов.