Виталий Михайлович Андриевский (1910–1943) – гвардии старший лейтенант, командир роты химзащиты 2-й воздушно-десантной дивизии. Родился в г. Усмань на Украине. В Красной армии с 1933 г., служил в отдельной химической роте корпуса НКВД в Житомире, с декабря 1941 г. учился в Самарканде в Военной академии им. К.Е. Ворошилова. Участвовал в обороне Ленинградской области, в Орловско-Курской операции, воевал на Центральном фронте. Погиб 20 декабря 1943 г., похоронен в с. Головки Малинского района Житомирской области; позже прах перенесён в братскую могилу г. Малина. Письма адресованы жене Марии Елизаровне Андриевской в Кореновский район.

29 июня 1943 г.

Любимая Маруся!

Не верится мне, чтобы ты за всё время, считая с тех пор, как узнала мой адрес, написала только одно письмо и четыре открытки. Но ведь в открытках всё описать невозможно, ты это прекрасно знаешь. За открытки я не обижаюсь, совсем нет. Я их согласен получать от тебя в неограниченном количестве. Но факт остаётся фактом – скоро месяц, как я корреспонденции от тебя не получаю. Это наша солдатская жизнь такая, что не всегда есть время писать, а если напишешь, так полевой почты близко нет, и носишь письмо, ждёшь случая передать через кого-нибудь. Помню случай зимой, на передовой это было. Появился письмоносец, я взял клочок бумаги и начал царапать дорогульке письмо окоченевшими руками. В это время появились «мессершмитты» и начали свою работу. Но я всё же писал, мне казалось, что это последнее моё письмо к тебе и дочуркам. Оказывается, нет, мы с тобой ещё счастливы до некоторой степени – имеем возможность переписываться. Может быть, в дороге находится много твоих писем, я не знаю. Если идут, так я их когда-нибудь получу. У нас есть военные, получающие в день 10-15 писем…

Встречался с товарищами по академии. Приятная была встреча, как с родными братьями. Здесь каждый из мало-мальски знакомых – как родственник. Первым долгом товарищи спрашивали, как семья, они ещё в академии знали, что я на время осиротел, и при встрече не забыли. Каждый интересуется жизнью такою, как сам и его семья. А как же мне, Марусенька? Мне ещё интересней знать, как ты живёшь с птенчиками. Конечно, ты не прочь встретиться со мной, но на работе, вероятно, забываешь меня? Или наоборот, всё беспокоишься?

Я, кицунька, хочу, чтобы ты была всегда спокойна и одновременно помнила, что где-то есть родной Толька, которому надо черкнуть открыточку. Если ты черкнёшь, например, как пришла с работы и как тебя доченьки встретили, когда я буду читать, мне будет очень приятно. Доченек я представляю. Люся ростом чуть выше верхней полки этажерки, Танечка – на сантиметров 25 ниже стола. Как, правильно или ошибся? На макушке у Люси, где бант вязали, поднят клочок волос, выцветших от солнца, точно? Вот причёски Танечки не знаю, напиши.

Маруся! Ты писала, что Люсенька может кое-что прочесть и переписывает с написанного. Восемь лет ей будет только в мае следующего года, может, у тебя явится мысль послать её в школу в этом году, но я, как твой и муж и отец наших умниц, хочу решить этот серьёзный вопрос вместе с тобой. Моё мнение, её в этом году в школу определять не надо. Во-первых, болезнь ножки всё же отразилась на её нервах и здоровье вообще, следовательно, надо, чтобы организм <…>[1].

Во-вторых, к осени следующего года она будет серьёзней, и учиться ей будет легче. Кроме всего, она будет больше с Танюшей, что для развития последней неплохо. Это не то время, когда ты и я могли отдавать Люсе часть времени для её общего развития. Вот моё мнение и план учёбы дочурок.

Дорогая Маруся! Хотелось бы много вопросов решать вместе, но это очень трудно сделать, т.к. пока письмо дойдёт к тебе, а потом до меня, так ты тот или иной вопрос разрешишь сама десять раз. На этот раз пока всё. Помоги Люсеньке прочесть письмо, а она папе пусть тоже чаще пишет. Обнимаю и крепко-крепко целую. Толя.

Привет знакомым. Получила ль аттестат и деньги?

24 сентября 1943 г.

Родная Маруся!

Получил твоё письмо и Люсины картинки. Рад до бесконечности первому, так же и второму. У меня дела обстоят сейчас хорошо. Шероховатости, конечно, есть, без этого сейчас обойтись трудно, тем более в боевой обстановке. Я сейчас нахожусь на подступах к тому городу, где жил Саша, там, где я Люсе купил платьице с голубой бабочкой. Осталось километров тридцать пять, не больше. В моей жизни находилось много интересных эпизодов, нежно все <…>[2] будут помниться. На днях в одном лесу встретился с партизанским отрядом, встреча была очень интересная, т.к. часть из них одеты в немецкое обмундирование, и притом офицерское. Среди партизан есть и такие, что прибыли в отряды, когда Красная армия подходила к их населённым пунктам. Я, конечно, был не один, у меня были подразделения, разошлись по-дружески, желая успехов один одному.

В последние дни наша столица – Москва – салютует от имени Родины героям Красной армии. Если у тебя в квартире есть радио, это ты можешь слышать. Скоро будут салютовать в честь взятия Киева. Вам, конечно, приятно слушать салюты, и все себя чувствуют спокойнее. У нас салюты ежедневно и еженощно, зачастую беспрерывно. Когда тихо, нам спокойнее. Словом, противоположность, понятно? Эти дни шли дожди, в такую погоду настроение тоже кислое, особенно когда проходишь через деревни, сожжённые до основания, и видишь около не совсем дотлевшего дома старуху с детьми – варят картошку. В Сумской области встречались сёла, мало повреждённые, и даже с самогонкой, последнюю я пробовал, вернее, употреблял, большими дозами. Говорят, самогонка полезнее пива, последнего я не пил очень давно, даже не помню, когда. Кислых огурцов тоже много кушал, сейчас нахожусь в местности, где этого нет, надеюсь, западнее будет. Правда, впереди большие пожары, немец всё сжигает: дома, сараи, хлеб, сено и т.д., и т.п. На дорогах много битого рогатого скота, который немцы не могли увести и расстреляли. Одним словом, война.

Сегодня занялся уничтожением паразитов, т.к. бани долго не было, и бельё не всегда своевременно меняли. Мы пристроили железную бочку без одного дна, налили 6-8 вёдер воды. Над поверхностью воды сделали решётку, а на решётку ложили бельё, обмундирование, под бочкой – топка. Бочка сверху закрыта крышкой и палаткой. После того момента, как вода закипела, подержали бельё 40 минут – и ни одной живой гниды не осталось, а перспективы на развитие были колоссальные.

«Баню» своеобразную также устроили, и после всего – как сто пудов снято с плеч. После купанья не мешало б и с тобой отдохнуть, как когда-то это было, надеюсь, что ещё будет, правда? Муська! С газетой я теперь не засыпаю, сейчас я вообще сплю мало и чутко, старость подводит. Молодым себя буду чувствовать, когда буду вместе с тобой, надежды на это я не теряю. Ты писала, что когда настроение плохое, то не будешь писать… Дорогая, пиши, но описывай причину. Я прекрасно понимаю, что жить с такой нагрузкой, как у тебя, трудно, но мне тоже нелегко переносить все невзгоды, но война этого требует. Несправедливость твоего начальства меня возмущает тоже, скоро им напишу письмо.

Пиши, Муська, всё-всё! Расцелуй от меня дочурок! Привет Вале. Валя от меня письмо получала? Привет знакомым. Обнимаю и крепко-крепко целую, твой родной Толя.

14 декабря 1943 г.

Здравствуй, Миша!

В прошлом письме писал тебе о Доре. Получил ли ты его, всё можно прочесть? В тех местах я скоро не буду. Если будем живы, встретимся – напомнишь эту дату, так я много расскажу интересного. Сейчас у меня интересное задание, только холодновато обороняться. Зима только началась, а думаешь о лете, ведь в нём вся жизнь. Да, Миша, жить хочется, даже очень. Люсенька написала: «Родной папа, помни Люсю». Я всех помню, хорошо их помню, жалею, люблю. А вот если жизнь оборвётся, что не хочется, тогда всё! Я Марусе таких писем не пишу, но всё может случиться, и я тебя прошу: если ты узнаешь плохое обо мне, так напишешь Марусе, чтобы устраивала свою жизнь по своему усмотрению, не стеснялась и нашла отца для деток. Ей 31 год, то не старая, пожить ей ещё надо. Эта мысль мне давненько влезла в голову, но я воздерживался писать, а сегодня черкнул.

Может, тебе будет неприятно читать это письмо, извини. Я больше так писать не буду, т.к. вместе с этой мыслью во мне живёт мысль, что мы с тобой увидимся, а также увидим свои семьи. Наша детвора будет большой. Воображаю нашу счастливую встречу. Сейчас у меня всё в порядке. Физически чувствую себя хорошо. С корреспонденцией дело дрянь, но это не только у меня, а у всех моих товарищей и «мальчиков». Получил от Маруси письмо, она много работает, нервничает. Вообще, в тылу гражданскому населению живётся несладко… Пока всё. Передай привет от меня своим боевым друзьям. Пиши, Миша, чаще. Сам знаешь, как приятно получить письмо в боевой обстановке. Обнимаю и крепко-крепко целую. Твой брат Толя.

23 декабря 1943 г.

Добрый день, Маруся Андриевская. Пишу вам о вашем муже Виталии, что он сего года 20 декабря погиб за советскую Родину. Я его товарищ, Митя Жижирук. Вам деньги все пришлём и кое-чего ценного, и считайте, что ваш муж погиб при исполнении служебного положения. Прошу, Маруся, пишите на нашу часть письма. Забудете, когда получите эту открытку, то я опишу всё, что вам нужно. Я получил это письмо, которое вы передавали бросить в Москве, почитал и сорвал. Ну а сейчас напишу вкратце: он рану получил через окно точно в сердце, сказал: «Прощай, Маруся». Я, как шофёр, сразу на машину, но безрезультатно, сразу скончался. Ну, пока до свидания.

[1] Написано неразборчиво.

[2] То же.