Георгий Николаевич Джигурьянц (1917–1943) – майор, начальник штаба 1331-го стрелкового полка 318-й стрелковой дивизии. Погиб при освобождении Новороссийска, похоронен на площади Героев.

21 апреля 1943 г.

Здравствуй, дорогая моя Любонька!

Я уж соскучился без твоих писем. Почему всегда аккуратная моя Любонька вдруг стала такой лентяйкой, или ты опять болеешь и не хочешь мне признаться?

Моя хорошенькая! Ты, пожалуйста, не скрывай от меня ничего и всё подробно описывай, ведь знаешь, как я беспокоюсь о твоём здоровье, моя дорогушка, тем более сейчас, когда ты стала мамой, и у тебя есть ещё забота – это Людочка.

Дорогая Любонька! Только почему ты вдруг Людочку называешь Люсик? Тебе так больше нравится, наверно.

Моя миленькая! Смотри, как быстро идёт время, и уже нашей Людочке два месяца. Интересно, как она теперь выглядит, на кого похожа, теперь уже должны вырисовываться более ясно черты её.

Любонька! Я хочу всё вспомнить, как хотела ты назвать Людочку, письмо, в котором ты писала мне об этом, пришлось уничтожить. Вообще письма все приходится уничтожать из-за условий, в которых я нахожусь. Правда, положение моё пока без изменений.

Да, чуть не забыл. Последние пять дней ко мне заходит Александр. Вернее, как придёт утром, и только уходит вечером. Но он не один, с ним много друзей, вернее, очень много. Они даже не дают работать.

Погода у нас более или менее установилась, но бывает ещё холодно, и приходится быть в шинели. Здесь ведь тёплые дни продолжаются до декабря и января, потом вновь начинаются… Откровенно говоря, как хочется поехать к тебе, повидаться со всеми, побыть вместе, вспомнить минувшие дни, и самое главное, посмотреть на Людмилу – доченьку свою. Может быть, выпадет такое счастье, не знаю. Давай договоримся так. Если у нас с тобой действительно есть счастье, то мы встретимся. Будем, моя дорогушка, надеяться. Уж тогда мы с тобой наговоримся.

Моя миленькая Любонька! Вчера начфин выслал на имя Степанаванского горвоенкомата аттестаты на тебя и маму. Любочка! Как только получишь, сейчас же сообщи мне, чтобы я не беспокоился. Смотри за собой и доченькой. Не болейте. Пиши, Любочка, подробнее о жизни, о взаимоотношениях. На этот вопрос ты почему-то всегда уклоняешься ответить. Это заставляет меня призадуматься. Пиши, что есть из Ростова. Привет маме. Целую тебя, моя миленькая, хорошенькая жёнушка, твой Жорик.

2 июня 1943 г.

Здравствуй, дорогая Любонька!

Вот уж 10 дней я работаю на новом месте, в том же соединении, но на более высокой должности. Оклад мой достигает 1300 руб. Я сейчас работаю вместо одного командира, который уехал на месяц в отпуск. Не знаю, останусь ли я на этой должности на всё время или буду до приезда. Но, по всей вероятности, останусь. Мной очень довольны, работа мне нравится, и с работой я справляюсь. Когда меня переводили, то мой начальник был очень недоволен, бегал, просил меня оставить, т.к. он без меня пропадает. Я сейчас начальник <…>[1]. Должность довольно-таки солидная и ответственная. По прибытии, безусловно, появилось много работы, поэтому я и задержал тебе письма и в эти 10 дней не написал ни одного письма. Вот о себе.

Моя Любонька! От Шурика получил письмо, по письму определил, что он находится ещё не в бою, около Ейска. Человек, которого я посылал, вернулся безрезультатно. Месторасположение части не смог найти.

Шурик до этого служил в комендантской роте, а теперь его перевели в другое подразделение. Пишет, что службой и жизнью доволен. Посмотрим, что будет дальше. Его новый адрес: полевая почта 04477-д.

Мой адрес пока без изменения, пишите по старому адресу. Безусловно, это большое разочарование для всех нас, но что ж поделаешь. Так что, дорогая Любонька, успокой маму, и зря ты писала в Центральное бюро потерь, а то, что вы получали его письма обратно, то это теперь вам ясно.

Моя дорогушка! Я, конечно, понимаю твои волнения в отношении меня в связи с боями, но я хочу тебя успокоить, что у меня всё спокойно, и ты, пожалуйста, не волнуйся.

Любуська! Сейчас я сижу в отдельном блиндаже, блиндаж в лесу. В блиндаже хороший письменный стол, кровать на сетке, чистые простыни и, безусловно, английский телефон. Это я пишу, чтобы ты представила себе жизнь офицера на войне. Правда, до передней линии 2 км, но я вчера был в 60 метрах от немецких окопов, ходил знакомиться с участком своего подразделения. Вот сейчас сижу и жду пленного, не знаю, будет ли он. Это самое трудное на войне. Ну ладно, о войне не будем.

Дорогая Любонька! Пиши, миленькая, почаще, если бы ты знала, как я соскучился по тебе, сижу вот и любуюсь на фотографии.

Ну, пока всё. Получила ли мою фотографию с ребятами?

Привет всем знакомым. Поцелуй за меня маму, Людочку, Эмилию, ну и, конечно, как родственницу Анну Семёновну.

Целую мою хорошенькую Любоньку. Твой Жорик.

27 августа 1943 г.

Здравствуйте, дорогие мама, Любочка, Эмилечка и Людочка!

Спешу сообщить, что жив-здоров, ничем не болею и чувствую себя прекрасно. Прямо не война, а курорт. Я вам писал, что мы стоим в лесу, и близость передовой позиции нисколько не отражается. Привычка выше всего. Если только отъезжаешь километров на 15-20 и не слышно стрельбы, то становится скучно. Вы себе не представляете, с каким рвением едешь на свои позиции и называешь это место не чем иным, как домом. Говоришь: «Ну, я поехал домой». Самому иногда странным всё это кажется.

Вчера у меня был большой праздник, достал двух «языков»-мамалыжников. Ну и прохвосты! Но «языки» ещё те. Вчера же получил от Шурика письмо. Сегодня отвечаю всем. От Шурика письма идут десять дней, мы с ним наладили нормальную переписку. Одно не пойму, почему папа не получает моих писем. Эмилино письмо получил. Очень рад. Только удивительно, почему мама никогда не пишет писем. Черкнула бы хоть одну строчку.

Пока у меня всё. Привет всем знакомым. Целую вас всех, ваш Жора.

[1] Зачёркнуто военной цензурой.