Сергей Николаевич Маслов (1909–1950) – офицер-артиллерист, командир батареи. Окончил Ленинградский рыбопромышленный техникум. 27 июня 1941 г. был призван в армию и отправлен на офицерские курсы. Награждён двумя орденами Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина».

Май 1944 г.

Мои две кровинки!

Вчера меня известили, что моей семье оказана помощь – дали мануфактурку, прикрепили твои карточки на отоваривание к спецмагазину...

Вместе с этим письмом пишу записку Наташе, чтобы она согласилась на поездку в детский пионерлагерь.

12 августа 1944 г.

Польша.

Мой дорогой друг, большое тебе спасибо за письма, за память обо мне и заботу. Ты несколько обижена за моё молчание. Ни одно письмо, которое попало ко мне, не осталось без ответа. Ты пишешь, что я мало пишу о себе. Что тебе писать? Я нахожусь в Польше, во всяком случае, то место до 17 сентября 1939 г. считалось Польшей. Потом – Советский Союз. Но западнее – Польская Республика. Ты спрашиваешь, сыт ли я. Военное дело таково: есть что кушать – кушай, нет – терпи. Но у меня с 1943 г. нет такого, чтобы нечего было есть. Ты привыкни к тому, что я военный человек, да к тому же офицер, и должен приучить себя ко всяким неожиданностям и случайностям. Очень редко я нахожусь в роскошнейшей обстановке, но располагаюсь по-солдатски, а временами я копаю ямку, чтобы спастись от пули или снаряда, и лежу. Порой пью кипячёную воду и чай, а порой готов принять для утоления жажды воду из первой попавшейся лужи. Я могу двое-трое суток не спать и двигаться вперёд, но могу двое-трое суток спать, и меня не поднять целому взводу солдат. Иногда я очень весел и заражаю всех окружающих смехом, а порой я – сумрачный сентябрь, и кажется, нет той силы, которая могла бы рассеять мысли сентября. Я фронтовик и двигаюсь вместе с фронтом. Переношу всё. Иногда я далёк от смерти по условиям войны, а иногда меня достают вражеские пули. Тебе должно быть теперь понятнее моё положение.

Я стал сед и без зубов, волосы коротки и не растут. Знающие меня дают мне 45 лет и более.

Через несколько дней, возможно, войду на землю Германии. Передай дочери, пусть напишет, как провела время в пионерлагере. Долго вас помню, много целую и крепко обнимаю.

Ваш Сергей.

26 ноября 1944 г.

Нахожусь в Польше. Хоть и не так давно, но, кажется, от родной земли отвык. На днях достал книгу – полное собрание сочинений Лермонтова издания 1892 г. Читаю по нескольку раз его произведения, и каждый раз познаю что-то новое.

Живу в хате польского крестьянина. Хозяин – в одной половине, мы – в другой. Хата очень бедна и стара. Хозяин сделал себе нары, а мне достал деревянную кровать. Хозяин неплохо знает русский язык, он нам каждое утро продаёт по два литра молока. За ноябрь послал тебе 500 рублей (перевод № 382 от 23 ноября). Твой Сергей.

14 декабря 1944 г.

Дорогая жена, милая дочь! Вы мои, вы со мной, пусть вы от меня далеко, но мысленно вы со мной, и я с вами. Я получил твоё письмо от 25 ноября. В нём ты пишешь о переживании разлуки и спрашиваешь меня: «Бываешь ли ты среди женщин, ходишь ли в кино, театры и читаешь ли романы?» Мне взгрустнулось немного от таких вопросов. Уж слишком велика разница между гражданским и военным человеком, тем более в военное время. Эту разницу ты поймёшь сейчас из этого письма.

Достаточно сказать то, что почти с самого начала моего пребывания я и все мы не видим гражданского населения. Ты сама должна понять, что где идут бои, не может быть мирного населения. Среди женщин никто из нас не вращается, женщин здесь нет. Ты пишешь, хожу ли в кино. Какое может быть кино, как ты его представляешь? Кино бывает, и может быть, и оно нужно, но оно проходит не так, как ты его представляешь. В условиях фронта жизнь проходит всё время настороже, в движении, нужно быть всегда готовым. Иначе и быть не может – на то и война. Ты спрашиваешь о театре? Театр – это мы. Среди нас есть группа, неплохо обладающая артистическими способностями. Часто бывают вечера самодеятельности, и они мне очень нравятся. Свой досуг мы проводим весело, гармоника – это наша спутница. В часы досуга услышишь и песню, и арии, увидишь и пляску.

Тебе советую не падать духом. Что значит «руки опустились»? Надо в горе счастия искать. Довольствоваться тем, что есть, благодарить судьбу, что она пока такова, и беречь то, что имеешь. Ты пишешь, что «погрязла в работе, и это мне нравится». Могу сказать, что это тоже счастие. Про себя скажу: провели день без происшествий – счастье; убили несколько десятков немецких негодяев – тоже счастье; получил от тебя письмо – опять счастье; сыт, здоров – опять же счастье. Вот так давай договоримся и так будем жить. Романов я не читаю, может быть, и читал бы, но их нет, и некогда читать. Зато газеты и журналы я читаю ежедневно и много, как позволяет время и работа.

Я писал тебе несколько раз, что нас хорошо одели и обули. Нам дали тёплые валяные сапоги, ватные брюки, рукавицы, шапки, меховые жилеты, полушубки, суконное обмундирование, тёплый свитер. От полушубка даже отказался, и так очень тепло.

Пуговички мне не подошли, когда я их пришиваю или перешиваю, я вспоминаю нашу жизнь и наш уют – семейный очаг.

Бельё нам меняют регулярно, но некоторые, в том числе и я, когда нет долго смены, стирают. Эта процедура несколько неприятнее, чем пуговички, но зато бывает приятно надеть чистое бельё. И я стираю, и выходит неплохо.

Вот как будто бы и всё, что хотел тебе сказать.

Посылать тебе Зоечкино письмо? Мне посылку не посылай, я сыт, обут и одет. Водка может до меня не дойти. Некоторые у нас присылали, но водки там не оказалось, а у многих сохранилась. Пока ничего не посылай.

Твой Сергей.

24 декабря 1944 г.

Мои милые и хорошие две девочки! Пишу вам чуть ли не каждый день. Чего только и не передумаешь на фронте! Мы теперь научились так хитро и ловко строить землянки, что, если буду жив, никогда не буду жить в казённых квартирах.

Пиши, как встретите Новый год.