Юрий Куликов. Письма адресованы Николаю Краснову.

11 октября 1943 г.

Здравствуй, Коля!

Прости, дорогой, что долго не писал или, вернее, совсем не писал. На это было много причин. Во-первых, не знал твоего адреса, а во-вторых, не только тебе, но и матери уже не слал писем два месяца. Не до этого было. Вчера неожиданно мне вручили три письма от Ф.К. Очень был рад, и вот пишу эти строчки, так как получил твой адрес. Сейчас уже глубокая ночь, и как обычно в эти часы, здесь глубокая тишина перед утренним шквалом.

Ну что тебе написать? Более четырёх месяцев прошло с тех пор, как я расстался с Ульяновском. Из этого времени почти уже три месяца – фронтовой жизни. Попал очень скоро. Обучался в Москве около двух месяцев, потом началось летнее наступление, и мы были брошены на фронт. Ты помнишь, каким я был романтиком в искусстве и поэзии? Всё представлял в розовом цвете, всё издали казалось таким красивым и интересным. Увы, действительность оказалась куда хуже. Сейчас мне уже до чёртовой матери надоели эти бесконечные марши, надоело видеть удивительно похожие друг на друга сожжённые города и сёла, тысячи трупов у обочин дорог, взорванные остовы машин. После одной битвы, когда я, кажется, повзрослел лет на десять, вот сейчас у берегов древней украинской реки вступаю во вторую.

Пишу, а у самого слипаются глаза. Почти двое суток не спали. Сегодня было семь бомбардировок. «Мессеры» носились над самой землёй, прочёсывая нас трассами очередей. Так и пишу тебе, полуоглохший и вообще не совсем всё соображая. Дела горячие, что и говорить.

Ты знаешь, Коля, я сейчас ещё больше полюбил живопись. И когда вернусь домой (чему я, правда, слабо верю), то обязательно буду пейзажистом только для того, чтобы забыть весь этот ураган. Я уже теперь совсем не тот, каким ты меня представляешь. От прежнего, от романтики и лирики, остались <…>. Стихи не пишу. Что поделаешь, кровь и лирика не уживаются. Страшно огрубел, усы отросли до того, что можно закручивать. Вооружён автоматом и ножом, которым я режу хлеб, вычищаю грязь из-под ногтей и иногда кромсаю фрицев. Оказывается, это не так уж трудно. Я уверен, что и ты, побывав здесь, в корне бы изменился. Ну вот, всё, пора спать. Скоро опять начнётся концерт зениток под управлением немецкой авиации.

Жму твою лапу. Юрка.

P.S. Передай привет всем учителям, которых встретишь.

13 декабря 1943 г.

Дорогой Коля!

Два дня назад получил твоё письмо. Большое тебе спасибо. В последнее время почти совсем не получал писем из дому и совершенно не знал обстановку в городе. С удовольствием читал твои строки. Какой всё же ты заядлый оптимист! Вот уж этим никак не могу похвастаться я. До сих пор так и не проходит эта левитановская «эпоха», чёрт побери. Видимо, как родился я пессимистом, так и сдохну.

Праздник вы действительно встретили хорошо. Вероятно, были девочки, и Володя развернулся во всём своём блеске. Просто стало завидно. Я праздник встретил, можно сказать, «по-фронтовому». Машина завязла в грязи, и мы сидели в какой-то хате весь день, без жратвы и тем более без шнапса. В общем, все эти праздничные дни провели далеко не по-праздничному. Фрицы нас поднапёрли, и мы временно смотали удочки назад. Сейчас дела временно в порядке. Вроде отдыхаем и не знаем, надолго ли. Несмотря на декабрь, зима только что наступила, хотя погода довольно тёплая, а снег даже не прикрыл всей земли. В Ульяновске уже не то. Настроение, по правде говоря, – неважное. Дела настоящего нет, и времени нет. Что поделаешь? Профессор Муравьёв время от времени «дразнит» меня письмами, пишет о своей работе, о новых выставках, картинах и о работе студии. Приглашает, чудак, к себе. Какая тут к чёрту работа! Сделал шесть-семь рисунков и думаю послать ему, хотя посылку бы и стоило <…> не закончены и не отработаны. Но мне простительно – некогда, а в голове тысячи эскизов, и если бы только было время – сделал бы многое.

Ты, Коля, романтик не меньше, чем я. Правда, из меня половина этой старухи уже вылетела. Ты совсем не так представляешь фронт, как это думает твоя головушка (досыта набитая сугубо патриотическими стихоплётствами). Я советую тебе снова почитать Барбюса. Вспомни его гениальное определение, единственную в мире формулу Войны.

В следующем письме ты мне описывай решительно всё об Ульяновске. Что нового в театре, кто из артистов остался на сцене из тех, кого я знал, и есть ли новые? Какие были премьеры? Ты же знаешь, что я наполовину влюблён в театр. Если вернусь – обязательно буду там работать. А Вовку возьму в помощники. Ей-богу!

Ну что нового о девочках? Они пишут мне довольно часто, но я не верю в эти каракули. Девушка верна только ночью, запомни это, Коля! Ты же один из немногих Дон Жуанов, оставшихся с правом свободы действия. Да на время и мой, и твой «бандит» – с перевязанной башкой. Он, видимо, опять скоро поедет на фронт. Скажи ему, что я на него в обиде, сколько времени не написал ни одного письма. Уже забыл, как пьянствовали вместе.

Вот, кажется, и всё, Коля! Хотел связаться с фронтовой газетой, там есть хорошие ребята, но писать просто лень. За все эти шесть месяцев не написал почти ничего. Если напишу – пришлю.

Ну, бывай здоров! Советую тебе меньше обращать внимания на свои инструменты, а побольше на стихи, напиши, открылся ли музей и были ли выставки.

Жму лапу, твой Юра.