Павел Максимович Цапко (род. в 1899 г.), старший сержант. Работал агрономом. 18 августа 1941 года призван в армию, в 7-й запасной стрелковый полк, позже – в 1662-й отдельный батальон 29-й бригады 10-й сапёрной армии, откуда был откомандирован в 1675-й батальон в должности помкомвзвода. К концу войны состоял в штабе 926-го отдельного корпусного сапёрного батальона 4-го гвардейского стрелкового Бранденбургского Краснознамённого корпуса. Участвовал в форсировании Вислы и Одера, прорывах на Ингульце и под Ковелем, обороне Днестровского плацдарма. Был контужен в боях за Берлин. Награждён двумя орденами Красной Звезды, медалью «За оборону Кавказа» и др.

14 февраля 1943 г.

Подул южный ветер, быстро потеплело. Направили в медсанбат дивизии. Медсанбат разместился в нетопленной школе с наполовину выбитыми окнами. Все помещения переполнены ранеными и с отмороженными ногами, лицами. Люди лежат на полу, на грязной соломе, кругом вши, ползают по рукам, по шинелям, на стенах… Раненых столько, что врачи успевают принимать и оказывать помощь, в первую очередь, только тяжелораненым.

В соседней комнате находится операционная. Беспрерывно выносят оттуда в корзинке руки, ноги… Кругом слышны стоны, вопли. В предсмертных судорогах навеки успокаиваются те, кому уже и врачи не смогли помочь.

Врач-старичок в окровавленном халате, видно, до предела уставший, с потным лицом, время от времени выходит из операционной на несколько минут покурить на воздух. Измученное, уставшее, всё в морщинах лицо. Ему уже отдохнуть бы нужно, но рядом идёт бой, беспрерывно поступают новые раненые; он не может отказаться и продолжает своё великое благородное дело. Невольно проникаешься к нему глубоким уважением.

Только на третий день попал на приём к врачу. Врач-женщина осмотрела меня, ощупала место перелома и сказала, что через две недели рёбра срастутся, и снова можно будет воевать.

На другой день я незаметно покинул госпиталь, нашёл палочку и потихоньку пошёл на квартиру, где ночевал в первый раз.

Иду городом, слышу знакомую фамилию. Я подошёл к разговаривавшим между собой двум женщинам:

– Вы сказали знакомую мне фамилию – Хохотва. У меня были в Запорожье знакомые с такой фамилией. Не оттуда ли он?

– Да, – ответила она мне, – они когда-то жили в Запорожской области, они вот здесь рядом живут.

Семейство Хохотва когда-то жило в хуторе Воздвиженка, недалеко от нас, они приходились даже какими-то родственниками моему брату Ване по его жене Дуне. Потом они выехали из хутора, куда – я не знал. Я их мало знал, но с Ваней они дружили. Когда я вошёл в дом, меня встретил мужчина лет сорока и женщина, очевидно, его жена. Я их не узнал, да и они меня сразу тоже не могли узнать.

– Скажите, пожалуйста, вы будете Хохотва?

– Да, я.

Я некоторое время молча смотрел на него, он – на меня.

– А вы не припомните меня? – снова спросил его.

– Что-то знакомое лицо, а вот никак не припомню, – сказал он, подойдя ближе и всматриваясь в меня.

– А хутор Воздвиженку не забыли ещё?

– Позвольте, так вы, наверное, Цапко, брат Ивана Максимовича?

– Ага, он самый.

Мы крепко пожали друг другу руки. Поздоровался с его женой, познакомил он со своей взрослой уже дочерью.

Я был рад встрече, тем более учитывая, в каком положении я очутился. Не знаю, были ли они так рады этой встрече, но приняли меня очень радушно.

Пригласили сесть, раздеться. Я им рассказал своё положение, откуда я иду и как попал к ним. Увидев, очевидно, на моей гимнастёрке обильное количество насекомых, хозяйка сказала:

– Ну, вы тут разговаривайте, а я сейчас приготовлю покушать.

Начались расспросы о родных, знакомых, вспоминали давно прошедшие дни; говорили о ходе войны, о нашем наступлении. Он рассказал мне, как при отступлении их чуть не угнали с собой немцы, как ему удалось перехитрить их. Рассказал, что старшего сына-комсомольца несколько месяцев тому назад немцы расстреляли в ростовской тюрьме.

Незаметно за беседой прошло минут сорок. Вошла хозяйка.

– А теперь, Павел Максимович, идёмте, сразу я вам устрою баню, а потом будем обедать.

Зашли в кухню. На полу стояли ваганы, котёл горячей воды, на стуле лежало чистое бельё, полотенце, брюки, жакет, мыло, густой гребешок.

– Не стесняйтесь, купайтесь хорошо, а то я знаю, вы, наверное, давно были в бане, – сказала хозяйка и оставили меня одного.

Я разбинтовал грудь, налил в корыто горячей воды, разбавил её холодной и осторожно полез в него. Стараясь не тревожить больное место в боку, я с огромным удовольствием вымыл всё тело и добросовестно вычесал гребешком голову. Кончил купаться, надел чистое бельё и костюм хозяина. Вошли хозяева.

– Большое вам спасибо, не знаю, чем вас и отблагодарить за всё это.

– Пустяки, а вы уже отблагодарили тем, что освободили нас от немцев, – сказала хозяйка и заплакала, вспомнив погибшего сына.

Вошли в столовую. На столе уже был приготовлен обед, бутылка самогона. Оказалось, что хозяин был хорошим специалистом по изготовлению этого чудесного напитка. За столом снова начались разговоры и воспоминания.

Вечером меня положили в чистую кровать, укрылся чистым, тёплым одеялом. До чего же я был рад всему этому! Как я благодарил случай, который привёл меня в эту семью!

Когда я проснулся на второй день, на стуле возле моей кровати уже лежали чистые прокипячённые и выглаженные мои брюки, гимнастёрка, бельё, портянки, бинты.

– Можете теперь смело надевать своё обмундирование, кусать уже некому будет, – сказал вошедший Хохотва. – А шинель тоже прокипятили, к вечеру высохнет, – добавил он и помог снять с груди полотенце, которым я обвязал вчера себя, и помог оббинтовать снова чистыми бинтами.

От всей души я снова поблагодарил своих милых знакомых.

20 февраля 1943 г.

В доме Петра Прокофьевича Хохотвы я пролежал три дня, ни в чём не нуждаясь. Мне стало значительно лучше, но сильная боль ощущалась ещё во время кашля. Кости, очевидно, только начали срастаться.

Как я после узнал, на второй день после вступления в Азов наш батальон приступил к укреплению ледяной дороги через Дон для прохождения танков, артиллерии, машин с боеприпасами. В течение двух дней были разобраны огромные деревянные склады, амбары, все постройки, где было больше дерева. Весь этот лесоматериал свезли на Дон, выстилая по льду дорогу шириной метров десять. Брёвна и доски скрепили крепко железными скобами, получился прочный настил, по которому уже не опасно было передвигаться танкам и орудиям.

22 февраля 1943 г.

Немцев отогнали на другую сторону Дона, километров на 12 от Азова, где сейчас идут ожесточённые бои. Правый фланг нашей армии занял Ростов.

Я узнал, что наш батальон расположился в рыбачьем посёлке Рогожкино, в дельте реки Дона, километрах в четырёх от фронта, где продолжает делать настилы по льду большого количества притоков Дона.

Чувствуя себя значительно лучше и не желая отстать от своего батальона, я, правда, с большим сожалением, решил направиться в батальон.

Пётр Прокофьевич предложил мне отвезти меня в Рогожкино на санках своей лошадью. Я с удовольствием принял это предложение.

Простившись с семьёй Хохотвы, мы за час добрались на место. В Рогожкино жил родной брат Петра – Александр Прокофьевич, работавший в рыбартели бухгалтером.

Александр Прокофьевич и его жена оказались исключительно милыми людьми, были очень рады нашей встрече и предложили жить у них, пока батальон будет находиться в Рогожкино. Я, конечно, с благодарностью согласился.

Врач батальона дал мне ещё на две недели освобождение, до полного выздоровления. За время моего отсутствия в нашей роте несколько человек было ранено и три человека убито.

Александр Прокофьевич имел свой хороший домик, жил зажиточно. Его жена, очень симпатичная женщина, старалась создать для моего выздоровления все возможные условия. Здесь я уже вволю откушал рыбы во всяких видах приготовления. Мария Фёдоровна была большая мастерица готовить из рыбы всевозможные закуски. Рыбы здесь было очень много, за две папироски у рыбаков можно было выменять килограммов в пять весом судака или сома.

25 февраля 1943 г.

Фронт под Таганрогом. Немец остановился на прошлогодних укреплённых позициях и не хочет дальше отступать. Батальон продолжает строить переправы. Снова раненые, снова убитые товарищи…

Сегодня написал Ване и Вере письма.

Из сёл и городов немцы увезли в Германию всю молодёжь от 15 лет. Боюсь, и Котю постигла эта участь. До Запорожья осталось всего 350 километров. Скорей бы вперёд…