Павел Максимович Цапко (род. в 1899 г.), старший сержант. Работал агрономом. 18 августа 1941 года призван в армию, в 7-й запасной стрелковый полк, позже – в 1662-й отдельный батальон 29-й бригады 10-й сапёрной армии, откуда был откомандирован в 1675-й батальон в должности помкомвзвода. К концу войны состоял в штабе 926-го отдельного корпусного сапёрного батальона 4-го гвардейского стрелкового Бранденбургского Краснознамённого корпуса. Участвовал в форсировании Вислы и Одера, прорывах на Ингульце и под Ковелем, обороне Днестровского плацдарма. Был контужен в боях за Берлин. Награждён двумя орденами Красной Звезды, медалью «За оборону Кавказа» и др.

7 марта 1943 г.

После выздоровления назначили временно писарем в 3-ю роту. Это большое облегчение, так как на работу не хожу.

Село Морской Чулек, расположенное на самом берегу Азовского моря. Передовая находится в Приморке, возле Таганрога. Фронт проходит по балке: наш берег пологий, а его – крутой, каменистый. Естественное укрепление, и так от моря и вглубь, на север по речке Самбеку до Матвеева Кургана и дальше. Знал, проклятый, где занять оборону.

Ходил в Приморку. Чуть не ухлопало миной. Неприятелю всё видно, как на ладони, и он не стесняется посылать мины по каждому человеку. Счастье моё, что, услышав её собачий вой, успел лечь на землю.

Нашей роте приказано построить мост через речку Самбек, а немец в 50 метрах. Хотя наши сапёры делают его и ночью, но не обходится без потерь. Живём в нежилых помещениях. Все жилые немец при отступлении сжёг. Ещё холодно, топить нечем. Лежит снег, на море лёд.

Очень тяжело без табака. Табак – это валюта. За пять стаканов табака можно выменять новые фетровые валенки, за пару папирос – пайку спирта. Одну папироску тянут три-четыре человека. Эх! И курить же хочется…

Один из поэтов написал в этот период стихи, переложенные каким-то композитором на песню:

Тает снег в Ростове,

Тает в Таганроге и т.д.

Давай покурим, товарищ мой,

Давай покурим, дорогой, и т.д...

1 апреля 1943 г.

Снова перевели меня на должность хим. инструктора роты. Это значит быть всегда с ротой на выполнении всех строительных и боевых заданий.

Село Александровка. Рота строит дамбу через речку в Новосёловке, оборонные сооружения, минирует на передовой.

Живём в сырых подвалах. Ночью душит кашель. Во время постройки моста пришлось несколько часов бродить в ледяной воде по колено, и простудился.

Скорей бы вылезти на поверхность из сырых нор, но на дворе ещё холодно, и тоже не отдохнёшь после утомительных работ, дует ветер, а немец всё попалил.

Убило бомбой нашего оружейного мастера Секача. Осколки пролетели мимо меня, но, на моё счастье, не зацепили. Замечательный был человек и товарищ. Года на два старше меня, имел жену, четырёх детей.

Питание неважное. Всё уже осточертело, впереди пока не видно просвета. Наша армия пробовала несколько раз наступать, но понесла огромные потери, не продвинувшись ни на шаг, и пришлось занять оборону.

Узнали, что на Харьковском фронте наши войска начали отступление. Ходят слухи, что много наших немец взял в плен.

Работаю несколько дней в штабе батальона над картами, черчу схемы наших оборонительных сооружений для штаба армии. Куда приятнее было составлять планы наступления. Хим. инструктора первой и второй роты направили на курсы среднего комсостава. «Перерос, – мне говорят, – туда помоложе надо». Так обидно…

Получил посылку от Веры, и обратно возвратилось письмо, которое я писал Ване. Видно, его уже забрали в армию, а его жена Дуня переменила место жительства.

Появился сыпняк. Этого ещё не хватало! Трудно выжить в этих условиях, если им заболеешь. В свободное время сделал мельничку для помола зерна, продал одной гражданке за 300 рублей. Есть на табачок!

9 апреля 1943 г.

Выпросился у командира роты т. Соколова в Ростов купить табака себе и бойцам. Наши сапёры возили автомашинами мины из Ростова к линии обороны, я и пристроился к ним.

Я не узнал Ростова. Ни одного более-менее приличного здания не уцелело. Всё немцы сожгли, повзрывали. Просто жутко становится, проезжая главными, когда-то красивыми, улицами этого большого города. Отступая, немцы убили много тысяч жителей, многих отправили в Германию. Евреев всех уничтожили, даже стариков и детей.

На базаре всё можно достать, но всё очень дорого. Только рыба дешёвая. За 30 рублей купил пуд прекрасной рыбы и за 25 рублей – стакан соли. Купил табака себе и товарищам. Кусочек мыла и ещё кое-что. Зашёл в парикмахерскую, где уже больше года не был. Побрился, даже с одеколоном.

Когда вернулся, Соколов меня выругал, что не взял отпуска в штабе батальона со штампом и печатью.

12 апреля 1943 г.

Получили задание замаскировать передний край окопов. Вечереет. Тихо. Сквозь редкие тучи слабо пробивается луна. Когда стемнело, ходами сообщения подошли к передней линии окопов. Громко разговаривать нельзя – в 300 метрах немецкие окопы, откроют огонь.

Стрелкам запретили стрелять, чтоб не вызвать ответный огонь. Только в соседних подразделениях изредка потрескивает пулемёт или раздаётся одиночный выстрел.

Собираем вблизи, где только имеется, бурьян и втыкаем на чёрную земляную насыпь впереди окопов. Силуэты наших сапёров мелькают в проблесках луны и трассирующих пуль. Стрелки впиваются глазами в темноту – нельзя пропустить вражескую разведку или неожиданную атаку.

Маскируем несколько часов подряд. Это искусство освоили так хорошо, что, бывало, пройдёшь в открытом поле днём мимо дота или дзота, тобой же сделанного, и не заметишь его. Наконец, всё сделано. Залазим в окопы. Беседуем с бойцами. До чего же редко их в окопе, прямо-таки обидно… Просят покурить, и у них нет ни у кого табака. Раздал с полстакана махорки, весь запас, что был. Кто, как не такой курец как я, понимает, как плохо без табака стоять всю ночь в окопах передовой линии. Когда есть, как не дать!

Перешли метров за сто в следующее подразделение. Снова повторяем ту же работу.

Изредка то здесь, то там бухнет мина, но обращать внимание нельзя. Надо работать, работать быстро, иногда ползком, когда пробивается луна и становится светлее. Ведь днём носа показать нельзя, вражеский снайпер сразу скосит.

Кончаем перед рассветом и уходим в село за три километра отдыхать. Ночь прошла благополучно. Но не всегда так бывает. Шальная пуля или осколок мины иногда ранят, иногда убивают наповал сапёра.

Днём все крепко спим.

18 апреля 1943 г.

Подвезли большую партию противотанковых мин. Необходимо было заминировать между немецкими и нашими окопами участок длиной около двух километров, удобный по своему рельефу для прохождения танков неприятеля.

Прошлой ночью мины были подвезены, а затем перенесены к передовой линии. На минирование пошла почти вся наша рота. Задание это надо было выполнить в течение 2-3 дней, пока стояла облачная погода и ночи были тёмные.

В окопы передовой линии вошли, когда уже стемнело. Каждый заранее знал свою обязанность в этой операции. Ещё с вечера, когда построились идти на задание, у всех были отобраны спички, а заодно и табак.

Соблюдая полнейшую тишину, выслав вперёд передовое охранение, осторожно пошли по направлению немецких окопов, находившихся в этом месте в 250-300 метрах.

Некоторые сапёры обязаны были подносить мины. Обязанность других заключалась в том, чтобы вырыть сапёрной лопаткой ямку для мины и уложить её вровень с землёй. На обязанности третьих, куда вошли лучшие минёры, командиры отделений и я в том числе, лежала самая ответственная, самая опасная операция – установить взрыватель мины. Наша обыкновенная пятикилограммовая противотанковая мина в деревянном футляре сама по себе без взрывателя не опасна. Поэтому закапывание мины – дело уж не такое сложное. Опасное дело – это установка взрывателя в ней. Вот почему эту операцию почти всегда поручали нам, более опытным, более выдержанным, более серьёзным людям.

Опасность обыкновенно усугублялась тем, что эту операцию надо ведь проводить при полной темноте, соблюдая тишину, так как не более чем в двухстах метрах, а может, и ближе, притаился враг, который на малейший шорох пускает автоматную очередь.

Пока товарищ закапывает мину, я лёжа вынимаю осторожно из сумки очередной взрыватель и, когда напарник, нагнувшись, отходит к месту установки следующей мины, приподнимаю крышку мины. Затем ощупью нахожу в теле углубление для взрывателя и, соблюдая осторожность, вставляю в неё взрыватель, придерживая другой рукой крышку.

Потом, опять-таки соблюдая осторожность, ставлю между крышкой и стенкой футляра деревянный колышек. Засыпаю мину землёй, маскирую бурьяном. Получился в результате почти незаметный бугорок. Но стоит на этот бугорок встать ногой, а тем паче наскочить танку, колышек сломится, крышка придавит взрыватель, и страшной силы взрыв перекинет танк, а человека разнесёт на мелкие куски.

Нервы напряжены до предела. Пальцы поначалу немного дрожали. Потом, после трёх-четырёх мин, привыкнув, делаешь всё спокойнее и эту операцию проводишь быстрее.

20 апреля 1943 г.

Продолжаем минировать поля между немецкими и нашими окопами. Вчера сапёр нашей роты Фёдор Локтев подорвался на своей мине. Разнесло в клочья.

Немцы часто устраивают «фейерверки» – набирают в пулемётные ленты разноцветных трассирующих пуль, и при стрельбе получается красивое зрелище. Впрочем, красоты этой не замечаем, когда эту ленту направляют по нашим окопам, по нам во время минирования.

Почти каждую ночь слышим из немецких окопов музыку, что передают по радио, или играют патефонную пластинку. После музыки, к которой невольно прислушиваются бойцы, начинают агитировать в громкоговоритель наших красноармейцев и командиров бросать оружие и переходить к ним в плен. Агитация, правда, наивная, глупая:

– Красноармейцы и командиры, слушайте нас! Переходите к нам. Мы хорошо кормим, дадим по полкилограмма белого хлеба, по пачке папирос в день. Заставлять работать не будем. На трёх командиров дадим денщика. Не верьте политрукам, что мы угоняем пленных в Германию, – ну и так далее.

– Дёшево же ты нас хочешь купить, мать твою перемать! – обычно отвечают наши бойцы и запускают по направлению голоса пулемётную очередь или выпускают несколько мин из ротного миномёта.