Павел Максимович Цапко (род. в 1899 г.), старший сержант. Работал агрономом. 18 августа 1941 года призван в армию, в 7-й запасной стрелковый полк, позже – в 1662-й отдельный батальон 29-й бригады 10-й сапёрной армии, откуда был откомандирован в 1675-й батальон в должности помкомвзвода. К концу войны состоял в штабе 926-го отдельного корпусного сапёрного батальона 4-го гвардейского стрелкового Бранденбургского Краснознамённого корпуса. Участвовал в форсировании Вислы и Одера, прорывах на Ингульце и под Ковелем, обороне Днестровского плацдарма. Был контужен в боях за Берлин. Награждён двумя орденами Красной Звезды, медалью «За оборону Кавказа» и др.

22 апреля 1943 г.

Уж окончили минирование. Почти все сапёры уже вошли в окопы. Я немного задержался со своим напарником. Под утро поднялась луна, и стало уже достаточно светло. Мы, нагнувшись, подходили к своим окопам, когда немец заметил нас и открыл стрельбу. Мы прилегли и ползком начали добираться до своего окопа. Пули летели низко над головой, падали сбоку, спереди. Хотя я уже привык к «пчёлам» и уже мало обращал внимания при бесприцельной стрельбе, когда немцы в темноте пускают очередь по нашим окопам на всякий случай, но теперь они стреляли по мне и по моему товарищу. Немного испугавшись, мы поспешили и вскочили в окоп.

– Меня, кажется, ранило, – сказал мой товарищ, осетин Изгоев. Снял сапог. Действительно, пуля зацепила мякоть на голени, но не сильно. У меня была пробита в двух местах шинель.

Минут через десять, когда убедились, что все наши сапёры и дозорные ушли из «ничейной» земли, командир стрелковой роты, занимавшей оборону, приказал бойцам дать ответный огонь. Я выпустил целый диск из своего автомата. Постепенно стрельба прекратилась с обеих сторон, и уже светало, когда мы, согнувшись, гуськом, друг за другом ушли ходами сообщения с передовой на отдых.

23 апреля 1943 г.

Получил тёплое письмо от Александра Прокофьевича Хохотвы и его жены из Рогожкино. От Веры и стариков всё нет.

Недавно были введены в военную форму погоны. Мы шутили по этому поводу, и средних командиров, которых теперь стали величать офицерами, мы называли «золотопогонниками». Они смеялись и тоже отвечали шутками. Вообще, командный состав у нас подобрался хороший, все жили дружно. Ничто так не связывает, как постоянная опасность, нигде нет крепче дружбы, чем дружба боевых товарищей.

В домике, где мы отдыхали после обычных ночных заданий, нас было человек десять. Вдруг слышим какую-то долю секунды шум и сильный удар возле домика, от которого задрожали стены. Мы выскочили во двор и увидели на расстоянии метра от фундамента, напротив той комнаты, где мы сидели, дыру сантиметров 20 в диаметре. Тяжёлый немецкий снаряд, к нашему счастью, не разорвался, иначе никто бы в живых не остался.

Вечером в глубоком овраге состоялся киносеанс. С окружающих частей и подразделений дивизии собралось, наверное, больше тысячи бойцов. Экран установлен на дне оврага, причём сверху хитро замаскирован, а зрители разместились по обоим склонам оврага.

Демонстрировали фильм «Как закалялась сталь», какой-то фильм из жизни цирка, киноконцерт, киножурналы, вообще, пропустили много картин. Часа четыре мы смотрели другие края, другую жизнь, жизнь мирного времени, мирных людей, от которой мы уже отвыкли, и она казалась нам теперь каким-то сном.

Мы все были очень рады кино.

На другой день в этот овраг немцы пустили штук пятьдесят снарядов. Поздно!

25 апреля 1943 г.

Получил предписание выехать в командировку в Верхний Чулек, где до сих пор оставалось одно наше подразделение. Думал обязательно заехать в Рогожкино к Хохотве, но в штабе батальона в Александровке командировку отменили и зачислили меня приказом старшим писарем батальона вместо Дудченко, которого направили на курсы среднего комсостава.

Мне жалко было расставаться со своими товарищами по роте, с которыми я так подружился, с которыми пришлось много пережить, много перенести лишений и опасностей. Я отказывался, но начальник штаба капитан Гольдинер сказал:

– Вы уже пожилой, вам здесь легче будет, не так опасно, как на передовой.

– А я уже не боюсь опасностей, привык к ним, – ответил ему.

– Ну, такого мне и нужно, – засмеялся он. – Принимайте дела и приступайте к выполнению своих обязанностей, а на передовой мы с вами ещё не раз будем.

Ничего не поделаешь. На военной службе торговаться не приходиться. Штабная работа была мне уже знакома, и мне не стоило больших трудов ознакомиться со своими новыми обязанностями.

28 апреля 1943 г.

Приказом по армии получил звание «старшина». Пришла сестра сапёра Погребенко из Рогожкино. Принесла мне от Хохотвы пару красных пасхальных яичек, пасочку, копчёной рыбы, кусок балыка, коробку паюсной икры и ещё кое-что. Я был очень рад всему этому, передал Хохотве большую благодарность, а вечером всем штабом с большим удовольствием отдали честь этим деликатесам.

5 мая 1943 г.

Продолжаю работать на новой должности в штабе. Кроме меня, имеется ещё один писарь, мой помощник. Я большей частью веду секретную и особо секретную переписку, пишу приказы по батальону. Часто получаем распоряжения из корпуса, из армии.

Один раз получили письмо из штаба армии. Начальник штаба распечатал, прочитал его, потом посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

– На, старшина, это письмо, подшей к делу, но чтобы не читал его.

Потом, снова улыбнулся и добавил:

– Впрочем, ведь ты его всё равно прочитаешь. Твои чертежи и схемы обороны, видно, понравились в штабе армии. Приказано тебя откомандировать в штаб армии на должность чертёжника. Как ты, старшина, на это смотришь?

Он мне задал такой вопрос, на который я сразу ответить не мог, и я молчал. Работать в штабе армии, конечно, лучше, лучше снабжение, лучше питание, гораздо больше шансов остаться живым до конца войны. Но за два года я уже привык к жизни сапёра, привык к людям, которые в большинстве были хорошими, хорошо ко мне относились, и это заставило меня задуматься.

– Чего же ты, старшина, молчишь? Не знаешь, что ответить? Тогда я за тебя отвечу. У меня нет никакого желания откомандировывать тебя туда. Я напишу полковнику Сизову, что ты заболел, а там видно будет. Командир батальона со мной тоже согласится.

– Ладно, – говорю, – пусть будет так. Я тоже это хотел сказать.

9 мая 1943 г.

Штаб батальона находился в селе Александровка в единственном уцелевшем деревянном, довольно большом, приличном домике в конце села, на открытом месте. В одной из комнат помещался штаб и жили писари, в другой жили командир батальона, начальник штаба, начхим и ещё несколько офицеров; в третьей помещались ординарцы, а в четвёртой, маленькой, жил уполномоченный контрразведки ст. лейтенант Проскуров, которого все офицеры называли просто Федя. Вместе с ним в одной комнате жила и молодая хозяйка дома.

Жить в прифронтовой полосе, в помещении, где находился штаб воинской части, конечно, не допускалось гражданскому населению. Но по просьбе Феди и с немого согласия командира батальона она осталась жить в своём доме, стирала офицерам бельё и пр.

Вместе с хозяйкой во дворе остался и пёс – огромной величины цербер – Пират. Он был к тому же очень злой и подпускал к себе только свою хозяйку. Все боялись даже подходить к нему.

Был ясный солнечный майский день. Мы сидели в штабной комнате и занимались обычной своей работой. Окно выходило на большую деревянную веранду на запад, в сторону фронта. На горизонте в синей дымке хорошо было видно высокий берег Самбека, занятый немецкими укреплениями. Вдруг смотрим, к нашему домику подъезжает семь или восемь легковых машин. Начальник штаба быстро вскочил и посмотрел в окно. То же самое сделали и мы. Из машин вышло семь генералов и человек 8-9 полковников и подполковников. Видно было, что Гольдинер встревожился и немного побледнел.

– Так это же командующий армии, а кто же впереди его?

– Постой, ей-богу, Толбухин, командующий фронтом!

Генералы направились в наш дом. Впереди шёл огромной величины детина, генерал-полковник Толбухин.

Гольдинер, быстро оправив на себе гимнастёрку, направился к ним на встречу. Мы тоже, немного волнуясь, оправили на себе обмундирование и убрали столы, поглядывая в окно и прислушиваясь к разговору, доносившемуся со двора.

Капитан Гольдинер подошёл к Толбухину, вытянувшись в струнку, отдал честь и отрапортовал.

– Вы почему обращаетесь ко мне, а не к своему командующему армии? – прогремел бас Толбухина. – Разве вы не знаете его?

– Я обратился к старшему по званию, товарищ генерал-полковник, – ответил, смутившись, начштаба.

– Бол-та-ете, – сказал Толбухин и направился в коридор вместе с командующим армией.

Там он встретил командира третьей роты.

– Вы кто будете? – снова прогремел Толбухин.

– Командир третьей роты старший лейтенант Соколов.

– А какого чёрта вы здесь околачиваетесь, почему не с ротой?

– Прибыл в штаб батальона по приказанию командира за получением новых инструкций по минированию, – быстро сообразил, что ответить, Соколов.

– А это ещё кто? – обратился, видно, с иронией, к рядом стоявшему, всегда чисто выбритому, причёсанному, в аккуратно выглаженном новеньком мундире капитану Норкину.

– Начальник химической службы батальона инженер-капитан Норкин, – отчеканил тот, пожирая глазами Толбухина.

– Смотри, какая важная птица!

Толбухин и командующий армией вошли в нашу комнату. Мы вытянулись, руки по швам.

– А вы чего здесь, старшина? – обратился он ко мне.

– Я – старший писарь батальона, товарищ генерал-полковник, – почти спокойно, смотря ему прямо в глаза, ответил я.

– Тоже начальник. Одни начальники, а на фронте воевать некому, – уже более спокойно сказал Толбухин и, окинув взглядом комнату, направился обратно к выходу.

В это время Пират, находившийся в своей будке под домом, видя большое количество незнакомых людей, начал гавкать своим громким голосом.

– Давайте здесь пристроимся, – сказал Толбухин, выйдя на веранду, – отсюда неплохо видно местность.

В одну секунду мы вынесли на веранду все имеющиеся у нас стулья и табуретки.

– Уймите собаку! Приличия не знаете, – строго глянув на Гольдинера, сказал Толбухин.

Два ординарца, капитан Норкин, мой помощник, и подбежавший Гольдинер то лаской, то угрозой старались успокоить цербера, но ничего не помогало.

– Разрешите, товарищ капитан, я застрелю его, проклятого чёрта, – сказал адъютант Трущенко.

Но стрелять, конечно, было бы очень нетактично.

Успокоить могла собаку только одна хозяйка, но она спряталась вместе с ещё двумя офицерами в своей комнате. Если бы она обнаружила своё присутствие в штабе воинской части, это привело бы к большим неприятностям для командира и начальника штаба за нарушение военного приказа.

– Гав, гав, гав! – неистово продолжал Пират.

– Да уймите же собаку! Чёрт бы вас побрал! – сердито крикнул Толбухин, – Говорить не даёт!

Растерянные, взволнованные такой большой неприятностью Гольдинер и другие метались с большими дрючками в руках возле Пирата.

Наконец, ординарцу Дюкову удалось как-то подойти сзади собаки, накинуть на шею петлю и оттащить его в сторону. Все облегчённо вздохнули. Долго, наверное, ещё будем смеяться, вспоминая этот забавный случай.

Между тем генералы и полковники разместились на веранде, вынули из своих планшеток военно-топографические карты и большие блокноты. Чтобы не показаться неэтичным, я незаметно прикрыл окно, выходившее на веранду, так что, хотя любопытства ради и прислушивался к разговору генералов, но слыхал только отдельные слова, отдельные выражения.

Толбухину докладывали о состоянии обороны все три командира полков нашей дивизии.

Особенно он допекал одного полковника, не знаю какого полка. Но последний очень выдержанно, очень толково объяснял причину создавшегося затруднительного положения. Я прислушался.

– Что я могу сделать, когда на шестикилометровом фронте у меня всего в полку осталось 550 бойцов? Снять, повести из окопов на санобработку – и то я не имею возможности, – говорил он.

Спокойный голос, ясные чёткие ответы командира полка, видно, убедили Толбухина, и он, уже спокойно обратившись к командующему армией, сказал:

– Дайте ему пополнение из резерва в первую очередь.

Беседа продолжалась минут 20-30. Вдруг метрах в трёхстах от нас разорвался артиллерийский снаряд.

– Надо убираться отсюда, а то накроет, – сказал Толбухин. – Куда ни поеду, всегда начинают стрелять. Разве у меня такая фигура заметная? – улыбнувшись, сказал он.

Все генералы и полковники, глядя на его огромный рост и широкие плечи, засмеялись при этих словах.

За это время второй снаряд перелетел и разорвался немного в стороне.

– Поехали, а то через меня ещё и вам попадёт, – снова пошутил Толбухин.

Все спокойно, чинно сошли с балкона и разместились по машинам. Немцы, очевидно, в бинокль заметили скопление легковых машин возле хорошо заметного им нашего домика и открыли стрельбу. Ещё разорвалось несколько снарядов, но в стороне, уже дальше от нас.