Павел Максимович Цапко (род. в 1899 г.), старший сержант. Работал агрономом. 18 августа 1941 года призван в армию, в 7-й запасной стрелковый полк, позже – в 1662-й отдельный батальон 29-й бригады 10-й сапёрной армии, откуда был откомандирован в 1675-й батальон в должности помкомвзвода. К концу войны состоял в штабе 926-го отдельного корпусного сапёрного батальона 4-го гвардейского стрелкового Бранденбургского Краснознамённого корпуса. Участвовал в форсировании Вислы и Одера, прорывах на Ингульце и под Ковелем, обороне Днестровского плацдарма. Был контужен в боях за Берлин. Награждён двумя орденами Красной Звезды, медалью «За оборону Кавказа» и др.

19 июля 1944 г.

Перешли Западный Буг. Мы уже в Польше.

20 июля 1944 г.

Еду машиной со штабным имуществом. Дорога забита нашей техникой – орудиями, танками, автотранспортом. Дороги плохие, часто встречаются болотистые речки. Наши сапёры, измученные беспрерывной работой, не успевают строить взорванные немцем мосты. Пошёл дождь, промок. Вечером остановились в лесу. Чувствую себя плохо.

22 июля 1944 г.

У меня воспаление лёгких. Наш батальонный врач, капитан медицинской службы грузин Мтиолишвили, находившийся около двух лет в немецком плену, откуда бежал к партизанам, после чего попал в наш батальон после освобождения Белоруссии, дал мне какие-то немецкого производства таблетки, порошки, а сам ушёл вместе с батальоном.

Остался я и шофёр с автомашиной, на которой находились резиновые надувные, требующие ремонта лодки.

Идёт дождь, сыро. Шофёр помог мне натянуть маленький шатёр из плащ-палатки, нарвали травы. У меня высокая температура. Сквозь дырявую палатку капают на горячее лицо капли дождя, холодный ветер продувает с боков.

23 июля 1944 г.

Чувствую себя исключительно плохо. Третий день ничего не брал в рот, кроме лекарства. Грудь сильно болит, дыхание тяжёлое, сильный жар. Земля сырая, подостлать нечем, всё мокро от этого проклятого дождя.

У меня появились уже сомнения, что выдержу эту болезнь. Писать уже не мог, записал шофёр Дегтярёв. Попросил его, если помру, дневник чтоб передал Шведову, а тот чтоб отослал моей семье.

24 июля 1944 г.

К вечеру стало немного лучше, Дегтярёв положил меня на автомашину, и мы поехали догонять свой батальон.

25 июля 1944 г.

Стало лучше. Выпил сваренный в котелке чай.

Если бы дома пришлось болеть воспалением лёгких в таких условиях, то наверняка бы не выдержал. Я болел им уже раза два или три раньше. Врач приказывал – две недели не выходить из комнаты, питаться мёдом, молоком, куриным бульоном и прочей ерундой.

А здесь, на фронте, эту же болезнь пришлось перенести на дворе, почти под открытым небом, на сырой земле, да ещё под моросящим дождём, безо всякого ухода, без наблюдения врача.

Прямо-таки удивительно. Конечно, важную роль в моём выздоровлении сыграли, очевидно, и таблетки, данные мне врачом Мтиолишвили. А вообще, надо сказать, на фронте люди редко болеют.

27 июля 1944 г.

Догнали батальон. Проходим через польские сёла, городки. Население встречает радостно, с цветами. Каждый старается предложить папироску, табачку или кусок пирога, яичко.

Въезжаем в большой польский город Люблин. Только что выбили немецкий гарнизон. Везде на улице трупы. Ведут очень много пленных. Все здоровые, как буйволы, германцы. Попадаются и наши – изменники-власовцы.

29 июля 1944 г.

Стоим два дня в местечке Михново. Городок чистенький, неразрушенный. Поляки жили здесь, видно, неплохо, зажиточно, культурно.

Принесли ребята трофейные конфеты, консервы, мёду, папирос, вина.

Я начал уже кушать, появился аппетит. Чувствую уже себя довольно хорошо, болит только ещё в груди. Температуры уже нет.

– Можете себя считать здоровым, Павел Максимович, – сказал мне Мтиолишвили после того, как добросовестно осмотрел и выслушал меня.

– До Берлина болеть категорически запрещаю, – добавил он.

30 июля 1944 г.

Идём на Варшаву, до которой осталось 70 километров. До реки Вислы – 20 километров.

31 июля 1944 г.

Повернули налево, к Висле.

Я не приступал ещё к своим обязанностям, исполнял их Шведов, который был в курсе всех секретных распоряжений. Он сказал мне, что завтра будем форсировать Вислу.

До сего времени первыми форсировать такую широкую реку как Висла нам ещё не приходилось. Форсирование широких рек обычно связано с большими трудностями, с большими жертвами, поэтому требует от командования большого военного искусства, опыта, решительности и смелости. Гордостью наполнилась душа, что на нашу долю выпало участвовать в такой военной операции.

А многим ли удастся из нас перебраться на ту сторону?.. Но эту мысль я старался отогнать от себя, не думать о ней.

Впереди выстрелов не было слышно, немец оторвался и отступал без боя.

Пересекли возле станции Соболево железную дорогу Варшава – Люблин. Скоро и Висла, которую поляки любят так же, как украинцы – свой Днепр, а русские – Волгу.

Часов двенадцать ночи. По дороге много движется танков, пушек, пехоты. Кругом лес, местами поля, польские домики.

Ни одного выстрела, что всех нас удивляет. Разведка донесла, что последние немцы переправились на лодках на ту сторону часа два назад.

Приказано всем частям соблюдать полную тишину, не зажигать костров. Танки, автомашины остановились километрах в трёх-четырёх, не доходя до реки. К Висле подошла только пехота, миномётные подразделения, наш батальон со всеми переправочными средствами и несколько сапёрных рот стрелковых полков.

Между деревьями показалась, наконец, широкая река. Противоположного берега почти не было видно. Стояла тихая погода. Только вдали справа были слышны отдельные винтовочные выстрелы.

Когда я подошёл к берегу с лейтенантом Погосяном, там уже шла лихорадочная работа. Наша первая и вторая роты и сапёрные подразделения стрелковых полков быстро снимали с автомашин понтоны, фанерные, деревянные, резиновые лодки, вёсла, смазывали уключины, чтоб не скрипели вёсла; всё это, стараясь соблюдать тишину, без лишних разговоров подносили к берегу реки.

Наши командиры отдавали короткие, чёткие распоряжения, которые немедленно же выполнялись.

Под дамбой, возле высокой вербы строим КП (командный пункт) и НП (наблюдательный пункт), устанавливаем стереотрубы, накрываем сверху брёвнами.

Всё делалось очень быстро, слаженно, чувствовалось, что не впервые, опытными руками. Батальон связи тянул провода. Под деревом стояло несколько генералов и много офицеров, наш комбат и начштаба Гольдинер.

Генералы и офицеры совещались о наиболее удобном месте высадки десанта и времени начала форсирования.

Все соглашались с тем, что успех операции будет зависеть от быстроты действий и незаметного подхода нашего десанта.

К двум часам ночи всё уже было подготовлено. На воде возле берега стояло около тридцати лодок, которые могли вместить до двух взводов пехоты. Возле каждой лодки – по три-четыре сапёра, которые должны будут перевозить десант. Моторы к лодкам не устанавливали, чтобы избежать шума.

К утру на реке стал падать редкий туман. Один из генералов от удовольствия начал потирать руки – туман даст возможность незаметно подобраться к тому берегу.

Началась погрузка десантников. В каждую лодку село по три, по пять, по десять бойцов с автоматами, гранатами, полными сумками запасных обойм, продовольствия на два дня. На носу больших лодок установлены пулемёты, с таким расчётом, что огонь можно вести прямо с лодок. На трёх или четырёх лодках установлены сумки с телефонными аппаратами и катушки изолированных проводов, которые будут протянуты через реку.

К большой лодке, на которой сидело два офицера, человек семь автоматчиков и четыре сапёра с вёслами, подошёл генерал.

– Ну, с Богом, товарищи, – тихо сказал он.

Всем командирам-десантникам был дан приказ: если удастся добраться на ту сторону незаметно, не поднимать стрельбы, ждать переброски следующей группы. Лодки, одна за другой, начали отчаливать от берега. Передние лодки уже скрылись в пелене тумана, другие же только начали отходить от берега. Чувствовалось, что и у тех, кто отправлялся на ту сторону, и у тех, кто их провожал, нервы сильно были напряжены…

Отчалила последняя лодка. Одни командиры напряжённо прислушивались к звукам с реки, другие отдавали всевозможные распоряжения.

– Связь готова с батареями? – услышал я вопрос генерала к полковнику, очевидно, командиру артиллерийского полка.

– Готовы три провода и три запасных, товарищ генерал, – ответил полковник.

– Надо рассредоточить РС («Катюши»), чтоб не накрыли сразу.

– Приказание уже отдано, товарищ генерал, – снова ответил полковник.

Сапёры в это время неутомимо, без передышки делали укрытия, копали за дамбой и возле самого берега рвы, тащили откуда-то брёвна, делали перекрытия. Все знали, что скоро и здесь начнут рваться снаряды, мины, а может, налетят и бомбардировщики. Надо предусмотреть всё, надо всё сделать, чтобы избежать лишних потерь.

В это время с той стороны берега послышалась короткая автоматная очередь.

– Началось, – тихо сказал генерал.

Некоторые офицеры засуетились. Все напряжённо ждали этого момента, но, как будто бы, настало это неожиданно.

Однако минут пять-шесть снова было тихо. Потом снова послышалось насколько очередей. Дальше всё чаще. Затрещал пулемёт, раздались взрывы гранат.

Из КП подбежал к генералу капитан:

– Товарищ генерал! Говорит левый берег. На косе сняли немецкий дозор. Немцы, видно, совсем не ожидали. Бойцы быстро рассредоточивались влево и вправо над дамбой.

Генерал и ещё несколько офицеров пошли в КП. Начало светать. С реки показалась быстро приближающаяся лодка. Через пару минут – вторая, а затем ещё несколько штук.

Быстро началась погрузка следующей группы.

Гребцы тяжело дышали от напряжённой работы.

– Замените гребцов запасными, – приказал начальник инженерных войск корпуса полковник Степанов.

Я подошёл к вышедшему из лодки нашему сапёру 2-й роты Дигоеву, вытиравшему с лица пот рукавом гимнастёрки.

– Ну как? – быстро спросил его.

– Порядок. Там островок возле берега. Мы незаметно подошли к нему. В стороне на косе стоял немец. Лейтенант подлез к нему ближе и снял автоматом. Все быстро выгрузились, а мы сразу обратно.

Снова начали подходить порожние лодки. Свободных сапёров уже не было, а те, что делали укрытия, тоже выбились уже из сил, и прибывшие на следующих лодках гребцы снова должны были плыть на ту сторону.

– Товарищ лейтенант, – обратился пожилой сапёр из первой роты Сидорчук к начальнику нашего понтонного парка, – уберите, пожалуйста, Никишина, он нихрена грести не умеет.

Я взял у Никишина автомат и сказал лейтенанту, что за него поеду я.

– А ты грести умеешь? – спросил меня тот.

– Я же на Днепре вырос, – с обиженным самолюбием ответил ему.

В лодку сели сержант и пять бойцов, лицами в носовую сторону. На той стороне разгорался бой. Всё больше стало рассветать, а туман, к несчастью, стал подниматься. Напротив нас уже хорошо был виден берег. Видны были частые вспышки автоматов, снопы огня разорвавшихся гранат. Река широкая. Мы напрягаем все силы, чтоб скорей добраться. Мы хорошо знали, что с боков, где берег ещё не занят нашими десантниками, немец, как только увидит нас, откроет по лодкам огонь изо всех видов оружия.

У некоторых молодых бойцов бледные лица.

Как не волноваться?..

Я время от времени мерял веслом глубину реки. Уже проплыли больше половины, но глубина не превышала одного метра.

Я быстро стал уставать. Всё слабей и слабей стал нажимать на весло. Теперь я почувствовал, насколько я потерял здоровье во время недавней болезни.

Уже почти доплывали к берегу, когда сзади послышались глухие взрывы. Туман почти рассеялся, стало совсем светло. За нами в разных местах шло с десяток лодок, по которым бил немец не то из орудий, не то из миномётов.

С разгона лодка выскочила на пологий песчаный берег, на котором лежали два бойца. У одного была ранена нога, а у другого вся голова была повязана бинтами, сквозь которые сочилась кровь.

Бойцы быстро выскочили из лодки, а мы положили раненых на дно лодки и столкнули в воду. Раненный в ногу боец сказал, что рана нетяжёлая, пулевая в мякоть, и он чувствует себя пока неплохо, а раненный в голову был очень бледный, сильно стонал.

Едва мы отошли от берега, подошла другая лодка, на которой сидело человек десять бойцов. Метрах в двадцати ещё шла большая лодка. В это время с немецкой стороны застучал длинной очередью пулемёт. Пули то свистели над головой, то близко падали возле лодки. Почти поравнявшись со встречной лодкой, услышал стон и увидел, как один боец свалился на дно лодки. Две пули пробили корму нашей лодки, но, к счастью, выше уровня воды.

Впереди же вокруг переполненных бойцами лодок всё время подымались высокие фонтаны воды и раздавались глухие взрывы. Я направил лодку немного в сторону, левей, по течению реки.

Вдруг раздался взрыв, а за ним крики и стоны людей. Снаряд попал в лодку, плывшую нам навстречу, метрах в тридцати справа. Некоторые, видно, убитые, а может быть, тяжело раненные, сразу пошли на дно, другие цеплялись за обломки лодок.

Я сразу направил лодку к утопавшим и через две-три минуты вытащил их к себе. В это время снова почти рядом взвился фонтан, облил всех водой, лодку сильно закачало.

Сняли мы с обломков лодки только четырёх человек – раненого сапёра Девяткина, двух раненых бойцов и одного стрелка, к его счастью, оставшегося невредимым.

Мы были в этот момент на глубоком фарватере реки. Я понимал, что если разобьёт здесь и нашу лодку, то кто и останется живой и не умеет плавать, всё равно потонет.

– Нажимай изо всех сил! – крикнул я гребцам и сам сколько было мочи заработал стерном. Страх перед видимой смертью, поджидавшей со всех сторон, придал нам снова силы, и мы быстро наискось, вниз по течению поплыли к своему берегу.

Мы плыли уже метрах в двухстах от линии переправы, как увидели снова высокий фонтан возле лодки. Снова послышались крики людей. Но здесь уже было неглубоко – люди стояли по пояс в воде. Через несколько минут подошла разгрузившаяся уже лодка и подобрала раненых, а некоторые побрели обратно.

Уже оставалось нам метров 150-200 от берега, когда слева с западного берега застрочил пулемёт, и пули то свистели над головами, то шлёпались вокруг лодки. Страшно стало. На земле маленький бугорок, маленькая ямка уже являются надёжной защитой от пуль, а на воде – никуда не спрячешься.

Вдруг гребец, сапёр сибиряк Махов, вскрикнул и опустил в воду весло, поднял к правому плечу левую руку.

– Ранило, – слабо застонал он.

Пуля пробила ему плечо.

– Быстро подними весло, садись на его место! – приказал я бойцу, который не был ранен. Тот поднял весло, помог пересесть на своё место Махову, а сам принялся грести.

Пули продолжали сыпаться вокруг лодки. Послышалось несколько ударов в лодку, и почти сразу из четырёх пробоин потекла фонтанчиками вода. Я бросил раненым бойцам свои портянки, так как сапоги снял, на всякий случай, ещё на той стороне.

– Затыкайте! Пилоткой можно. А то если гад не убьёт, так затонем.

Три дырки заткнули, а из четвёртой продолжала течь вода. Но до берега уже было близко, и мы, выбиваясь из последних сил, подошли к нему. Пулемёт уже по нам не стрелял. Нас встретило несколько сапёров, санитары, подобравшие раненых. Я взял сапоги, пошатываясь и еле передвигая ноги, пошёл в блиндаж за дамбой.

Вскоре подошли начартснабжения Зевакин и командир взвода Загвоздкин.

– Ты что, ранен, старшина? – участливо спросил меня Зевакин. – На тебе лица нет, бледный, как стенка.

Я чувствовал себя действительно очень плохо от чрезмерной потери сил, а отчасти и от пережитого за этот час.

– Нет, не ранен. Просто после болезни ещё не поправился. От перенапряжения.

– Ну, ты, честное слово, молодец, ей-богу, молодец, – снова проговорил своим густым басом не отличавшийся храбростью Зевакин.

– Идите в расположение штаба батальона. Гольдинер ругает тебя, что без его разрешения поехал на ту сторону.

– Пусть ругает, – безразлично ответил я.

Немцы усиленно обстреливали этот берег, стараясь помешать переправе. Было уже несколько убито и много ранено пехотинцев и сапёров. Тяжело был ранен один полковник и несколько офицеров.

Через час прекратили дальнейшую переправу десантников, так как много лодок было уже уничтожено, а часть повреждена и требовала ремонта. Их переносили за дамбу, в укрытие, и там чинили. Говорили, что недалеко стоит новый понтонный парк, и с наступлением темноты начнут переправлять пушки и танки.

Наш десант занял уже на той стороне плацдарм более двух километров по берегу и больше километра в глубину.

Наша артиллерия с этой стороны успешно помогает десантникам уничтожать оборону противника.

Говорили, что форсирование реки прошло очень удачно и с гораздо меньшими потерями, чем предполагало командование. Теперь предстоит не меньшая задача – удержаться на плацдарме и расширить его.

Немного отдохнув, я потихоньку пошёл в хуторок, где поместился наш штаб. Лейтенант Погосян и Коля Шведов, довольные моим благополучным возвращением, подробно меня расспрашивали, как мы перевозили десант.

– Я тебе и забыл сказать, старшина, что, когда ты болел, тебя представили к награде медалью за участие в Ковельском прорыве, – сказал мне Шведов.

– А за форсирование Вислы и орден получит. Обязательно, – сказал Погосян.

– Орден, конечно, лучше, чем крест деревянный или покормить собой рыбу, – ответил им, – а теперь буду отдыхать.

Адъютант приказал ординарцу Оганесяну принести мне из кухни покушать. Он быстро справился и принёс мне в котелке завтрак. Немного похлебав, я лёг в стодоле на сено и постарался уснуть. Но сон был неспокойный, часто просыпался – не то от гула нашей артиллерии, не то от пережитого.