Павел Максимович Цапко (род. в 1899 г.), старший сержант. Работал агрономом. 18 августа 1941 года призван в армию, в 7-й запасной стрелковый полк, позже – в 1662-й отдельный батальон 29-й бригады 10-й сапёрной армии, откуда был откомандирован в 1675-й батальон в должности помкомвзвода. К концу войны состоял в штабе 926-го отдельного корпусного сапёрного батальона 4-го гвардейского стрелкового Бранденбургского Краснознамённого корпуса. Участвовал в форсировании Вислы и Одера, прорывах на Ингульце и под Ковелем, обороне Днестровского плацдарма. Был контужен в боях за Берлин. Награждён двумя орденами Красной Звезды, медалью «За оборону Кавказа» и др.

5 февраля 1945 г.

Штаб нашего батальона поместился в ближайшем к переправе селе Запциг на правом берегу, километрах в четырёх от переправы и пяти от Кюстрина. Хозяин дома, в котором мы остановились, ушёл, оставив всё имущество. Дом очень богатый, всего полно. Пьём, кушаем что хотим. В сарае 10 дойных коров, хватает молока всем.

10 февраля 1945 г.

Постепенно в упорных боях плацдарм расширили, построили мост, который немцы каждый день разбивали, но его снова чинили, и стали переправлять на плацдарм танки, пушки, снаряжение. Таким образом, за несколько дней наш корпус закрепился на левом берегу, хотя километрах в десяти к югу от нас на нашем берегу осталась ещё сильная немецкая Франкфуртская группировка, а к северу, в пяти километрах от Запцига и в трёх километрах от переправы – крепость Кюстрин.

12 февраля 1945 г.

Продолжаются на плацдарме жестокие бои. По сорок и более штук налетает немецких бомбардировщиков на переправу. Ходил туда два раза. Раз попал во время налёта. Прятались в глубокие бомбоубежища. Земля дрожала, как при сильном землетрясении. Гул от взрывов был неимоверный. Я думал, что от моста ничего не останется, однако он был повреждён только в двух местах, которые наши сапёры часа через два залатали. Мы все возмущались: почему нет нашей авиации, почему в воздухе безнаказанно летают только немецкие стервятники, а нашего ни одного самолёта нет? Но сегодня вечером узнали причину этого положения.

Вечером в нашу комнату зашёл приехавший командующий инженерными войсками армии генерал-майор Тарасенко. В высокой чёрной папахе, с длинными усами, спокойный, говорил он с нами, вставляя часто в русскую речь украинские слова, как равный с равными, совершенно не проявляя своего превосходства в звании и служебном положении.

После всех объяснений, какие ему давал наш комбат капитан Гордюхин, Деребизов задал ему вопрос: «Почему нет нашей авиации?»

Он окинул взглядом вокруг и сказал:

– Здесь, кажется, все свои, можно говорить.

Деребизов в подтверждение кивнул головой.

– Дело в следующем, товарищи, – начал он, – как вам известно, наша армия за две с половиной недели вклинилась узким фронтом на 540 километров вглубь Германии. Слева и справа другие армии продвинулись значительно меньше. Справа и слева находятся немецкие армии, а мы, фактически, находимся в длинном, правда, не завязанном мешке. В настоящий момент немецкое командование собрало на севере большие танковые силы и стремится завязать этот мешок. Если ему удастся это сделать – нам будет капут. Вот почему наше командование фронтом бросило туда всю авиацию, все резервы, там, позади нас, идут тяжёлые бои с большими силами врага и, кажется, успешно. Когда там будет ликвидировано наступление немцев, то наша авиация прилетит и сюда, если, конечно, останется что-нибудь.

Теперь причина отсутствия нашей авиации стала для нас ясна.

Собрал и отправил две хорошие посылки – одну Тоне, другую маме. Написал всем письма.

Видно по всему, что придётся и здесь долго стоять, пока подтянутся тылы, пока не поступит новое пополнение, так как в полках осталось меньше половины людей, а большое количество танков, пушек стояли разбитые по дорогам Польши и Германии.

Окно штабной комнаты выходит на дорогу по направлению Кюстрина и переправы, а за дорогой – небольшая площадь.

По дороге всё время большое движение: идут машины, танки, повозки, шагают колонны пехотинцев, подвозят боеприпасы, продовольствие. Со стороны же переправы часто увидишь немецких женщин, большей частью глубоких старух, и маленьких детей, которые везут в ручных колясочках не поймёшь кто кого. Видно, все усталые, еле движутся.

Всех их выселяют с прифронтовой полосы. Никогда они раньше не знали, что такое война. А теперь и они узнали ужасы войны.

И хорошо узнали. Пусть знают.

20 февраля 1945 г.

Получил письмо от Коти. Письмо написано 1 февраля. Три месяца от него не было писем, и я уже сильно за него беспокоился, и сны плохие снились. Желаю тебе здоровья, сынок!

На фронте положение без особых изменений. Наше село немец стал часто обстреливать из Кюстрина.

В моей комнате от разорвавшегося снаряда повылетали все окна, но всё обошлось благополучно.

12 марта 1945 г.

На площади, напротив окна штабной комнаты, хоронят убитых на переправе. Привозят на подводах по несколько трупов, порой уже одубевших, складывают, завернув их в шинель или плащ-палатку, по одному, по два, а иногда и по пять в выкопанную заранее яму; поиграет оркестр, состоящий из четырёх-пяти музыкантов, раздастся салют из нескольких винтовок, и новые жертвы войны находят здесь себе вечный покой, вдали от Родины, от своей любимой семьи. Над каждой могилкой устанавливается изготовленная из досок и окрашенная в красный цвет колонка со звездой наверху и дощечка с именами похороненных в могиле бойцов и офицеров.

Хоронят каждый день, иногда с утра до вечера. Только к ночи прекращаются жалобные мелодии оркестра и выстрелы салютов. За полтора месяца из отдельных могил выросло целое кладбище, заняв собой почти всю площадь.

Сколько же их, бедняжек, здесь похоронено – сотни? тысячи?..

А сколько таких могил, часто без колонки, без надписи, разбросано по бесконечным дорогам жестокой войны!..

А убитых всё везут и везут…

И когда же будет конец этой проклятой войне?!..

Вчера 5-я Ударная армия заняла город Кюстрин, но только город, а крепость находится в руках немцев, где, по данным пленных, находится до восьми тысяч немецких солдат и офицеров, большой запас боеприпасов к тяжёлой артиллерии.

Продолжают идти упорные бои по расширению плацдарма.

20 марта 1945 г.

Из крепости Кюстрин немцы снова начали обстреливать наше село большими снарядами. Наш дом стоит на краю. Из крепости видно его, как на ладони. Возле дома проходит дорога, неприятель видит постоянное движение возле дома, и он чаще всего старается сюда угодить.

Возле дома стояла автомашина. Попавший в него снаряд разнёс её в щепки. Один снаряд попал в конюшню, и убило трёх лошадей и двух коров. В соседнем сарайчике снарядом убило двух девушек-связисток. Вдруг задрожал весь дом, полетели окна и штукатурка – большой снаряд попал в угол нашего дома, обвалил часть стены и разорвался в подвале, к счастью, только ранив ездового Драгина.

Стало уже страшно сидеть в доме.

– Чёрт его знает, куда спрятаться, – тревожно сказал Козулин, – в подвал – там полно порохового дыма, да и там «чемодан» достанет.

– Никуда от смерти не спрячешься. Не знаешь, где тебя смерть найдёт, – сказал встревоженный, как и все, начальник штаба.

Действительно, от этих тяжёлых снарядов некуда было спрятаться, и мы столпились, затаив дыхание, ждали очередного снаряда, ждали своей участи. Снова упал снаряд посреди двора, но и на этот раз никого не задел.

– Сако! А ну-ка, принеси графин спирту, а то что-то скучно на душе, – крикнул, стараясь быть весёлым, капитан Шувалов ординарцу Оганесяну.

Выпили по полстакана чистого спирта, запили водой. Сразу стало веселей, кажется, и страх прошёл. Уже начало темнеть, и немцы прекратили обстрел. Получил письма от мамы, Оли, Веры. Тоня пишет мало.

23 марта 1945 г.

Вчера начали большое наступление по расширению плацдарма. Плацдарм расширили, но потери очень большие. Потеряли очень много самоходных орудий. Наши сапёры сопровождали самоходки, и к вечеру погибло 30 человек. Из пятисот человек в батальоне осталось всего человек двести…

26 марта 1945 г.

Наступила весна. Весна на Одере. Четвёртая весна на войне. Стоят тёплые солнечные дни.

Пленные немцы говорят, что вся местность от Одера до Берлина покрывается оборонительными сооружениями. Выходит, что немец не думает капитулировать, а решил обороняться до последнего. Значит, много будет ещё жертв.

А бои идут. Жестокие бои. Окно беспрерывно дрожит от орудийных выстрелов и разрывов снарядов. Немец всё идёт в контратаки. Но ни черта! Уже не собьёшь теперь нас с плацдарма.

8 апреля 1945 г.

Получили приказ из штаба корпуса нашему батальону засеять 30 гектаров яровыми культурами в прифронтовой полосе. Сразу нас, конечно, такой приказ очень удивил.

Узнали, что такие приказы получили многие другие части.

Необходимость этого мероприятия выходила из следующих соображений.

Наша армия находилась в тысячах километров от своих глубоких тылов, откуда нужно было доставлять большое количество продовольствия, фуража. Да не так было много всего этого и в нашем краю, разорённом немцами. Беспрерывным потоком надо было подвозить танки, орудия, огромное количество боеприпасов, войска и многое другое.

Железнодорожный транспорт был разрушен. Доставлять это всё на огромное расстояние было в высшей степени затруднительно. Кроме того, война должна скоро закончиться. Гражданское население Германии, особенно Берлина, тоже чем-то придётся кормить, а между тем остаются незасеянными сотни тысяч гектаров плодородной земли в прифронтовой полосе, откуда всех немцев убрали.

Командование фронтом решило использовать перерыв в наступлении и засеять прифронтовые земли тех войск, которые в настоящее время не принимают непосредственного участия в боях на плацдарме, используя подсобные подразделения, выздоравливающих.

Мне, как агроному, комбат приказал возглавить это дело.

С большим удовольствием я взялся за организацию этой работы, от которой уже начал отвыкать за четыре года войны.

Наш участок отвели за 9 километров от Запцига, возле города Зонненбурга.

Достали плуги, бороны, сеялки, культиваторы, такого добра было много в каждом дворе. И вот мои кубанские казаки, полтавские хлеборобы-колхозники принялись с не меньшим удовольствием, чем я, распахивать немецкую землю.

Проезжающие мимо бойцы или командиры останавливались и спрашивали весело понукивающих в сеялке ездовых:

– Какой колхоз?

– Колхоз «Победа» или колхоз «Смерть Гитлеру», – отшучивались, в свою очередь, бойцы-хлеборобы, уже истосковавшиеся по своим кровным делам, от которых их отняла война.

Никогда раньше, конечно, не думалось и не снилось мне, что в 70 километрах от Берлина придётся заниматься сельским хозяйством, мерить полевым метром посеянные участки в слиянии рек Варты и Одера.

Выходит, в жизни бывает всё, даже то, что и во сне не снилось.