Павел Максимович Цапко (род. в 1899 г.), старший сержант. Работал агрономом. 18 августа 1941 года призван в армию, в 7-й запасной стрелковый полк, позже – в 1662-й отдельный батальон 29-й бригады 10-й сапёрной армии, откуда был откомандирован в 1675-й батальон в должности помкомвзвода. К концу войны состоял в штабе 926-го отдельного корпусного сапёрного батальона 4-го гвардейского стрелкового Бранденбургского Краснознамённого корпуса. Участвовал в форсировании Вислы и Одера, прорывах на Ингульце и под Ковелем, обороне Днестровского плацдарма. Был контужен в боях за Берлин. Награждён двумя орденами Красной Звезды, медалью «За оборону Кавказа» и др.

13 апреля 1945 г.

Получил снова письмо от мамы. Спасибо ей, часто пишет, не забывает сына.

Получил письмо от Коти. Пишет, что участвовал в боях, получил орден. Молодец, сынок! Берёг бы только себя…

Поступило приказание от комбата: прекратить посев и прибыть всем в Запциг. Значит, будет наступление.

15 апреля 1945 г.

С пяти часов началась мощная артподготовка. Длилась два часа. Мы ещё ночью переправились на плацдарм и остановились недалеко от переднего края обороны.

Дрожала земля. Тысячи орудий обрушились всей своей мощью на немецкую оборону. Немцы успели кроме старых оборонительных укреплений настроить много новых и с ожесточением смертников отчаянно оборонялись.

Если на фронтах союзников, как пишут в газетах, немцы сдают города «по телефону», ежедневно сдаются в плен по 50-60 тысяч без боя, то здесь с невероятным упорством сдают каждый метр земли. Каждый пройденный километр стоит нам огромных жертв в живой силе и технике.

19 апреля 1945 г.

Передвигаемся с наступающими войсками. Штаб перебрался в лощину возле города Зеелова. Вчера при переезде подверглись жестокой бомбёжке. Забился в воронку, лежу, а кругом беспрерывно летят осколки снарядов, сильно ударило большим комом земли. Когда поднялся, в ушах шумело, плохо стал слышать.

Наши сапёры сопровождают самоходки, разминируют поля.

Правый фланг подвинулся километров на 8-10 вперёд и находится уже в 30 километрах от Берлина, а наш левый фланг – на месте второй уже день. Немец засел в сильно укреплённом месте в трёх километрах от нашего оврага, беспрерывно засыпает минами.

На фронте шириной около трёх километров я насчитал около пятисот подбитых наших танков.

Страшно упорствует здесь, просто невероятно. В плен никого не брали.

Ночью начали подсчитывать наши раны. Только убитых более 20 человек, но точных сведений нет. Многие погибли на самоходках и танках. Некоторые пропали без вести. Быстро тает наш батальон. Выбыли многие старые опытные сапёры, закалённые в боях.

А до победы остался один шаг…

23 апреля 1945 г.

Вчера ворвались в Берлин! Получили по радио благодарность от Сталина.

Остановились в юго-восточной окраине Берлина – Мюнхсдорфе. Почти всё население на месте. Да куда уже им бежать?..

Наш хозяин, старичок лет шестидесяти, со своей старухой и молодой невесткой, за которой сразу же начал ухаживать наш повеса Козулин, относятся к нам доброжелательно, хотя чёрт знает, что у них на душе.

Рассказывают, что вчера их сосед-врач, запуганный «зверствами» русских солдат, отравил себя, жену, двух детей и сестру. Сестра, видимо, приняла яду недостаточно и осталась жива. Наш врач дал ей противоядие, и она очень его благодарила за спасение её жизни.

Окраина почти не разрушена. Домики все красивые, удобные, чистенькие.

30 апреля 1945 г.

25 апреля передвинулись километров на шесть ближе к центру, к месту проходящих боёв.

Несмотря на разрушительный огонь нашей артиллерии, танков и авиации, немцы продолжают упорно сопротивляться, без боя не отдают ни одного квартала. Улицы заминировали, а нижние этажи каменных домов превратили в доты, откуда наносят сильный урон нашим штурмующим войскам.

Часов в 12 дня в штаб пришёл комбат и показал начальнику штаба распоряжение штаба корпуса мобилизовать абсолютно всех наших людей на сопровождение танков и самоходок для разминирования улиц.

Собралось человек двенадцать – часть из хозвзвода, часть – из переправочного парка.

– И ты, старшина, пойдёшь? – обратился ко мне комбат не то с вопросом, не то с приказом.

– Я ведь не лучше и не хуже других, – ответил ему.

Быстро собрались, взяли миноискатели, короткие немецкие ножи-штыки в футлярах, автоматы и в сопровождении комбата перешли несколько улиц.

На одной из улиц стояло с десяток самоходных орудий и несколько танков. Я с Елисеевым сел на самоходку позади орудийной башни. Остальные тоже разместились кто на самоходки, кто на танки.

Через некоторое время танкисты тоже забрались внутрь машин, закрыли люки, и мы двинулись к следующему кварталу, где шёл бой.

Переехали по чудом уцелевшему мосту через канал Вильгельма, соединяющий два рукава реки Шпрее, и на одной улице минули три пушки, стрелявшие по направлению домов, где засели немцы, а затем обогнули два наших танка, подорванных на минах.

Впереди самоходки, на которой мы сидели, шёл танк. Проехали ещё метров двести-триста. Передний танк на ходу сделал несколько выстрелов из пушки и остановился, а пулемётчик пускал из танка длинные очереди по окнам стоявших впереди нас домов. Асфальт улицы впереди танка был исковеркан – верный признак установленных мин.

Мы хотели уже слазить и приступить к разминированию, но в этот момент раздался огромной силы взрыв, меня сильно ударило в голову, показалось, что оторвало обе ноги. Меня с силой сбросило на асфальт. Голова как будто бы стала разрываться на части, заходили огромные круги, и я потерял сознание.

Очнулся я в большой комнате на софе. Рядом на кровати и на полу на подушках лежало ещё несколько раненых. Возле них возился какой-то врач, не из нашей части. Подошёл ко мне. У меня из носа, изо рта и немного из ушей выступала кровь. Он что-то говорил, но я ничего почти не слышал. В ушах чувствовал сильную боль и какой-то шум, голова разваливалась, руки и ноги отказались подчиняться, во всём теле чувствовалась боль и какое-то недомогание.

Врач осмотрел меня, потом крикнул мне на ухо:

– Вы слышите меня?

Я кивнул головой.

– Контузия. Постепенно пройдёт, – снова громко проговорил он мне на ухо.

Я не помню, сколько пролежал. Вечером наш санинструктор Миша с ездовым забрали меня на бричку и отвезли в дом, расположенный по соседству с домом, в котором поместился наш штаб. Они что-то говорили, но я ничего не разобрал. Положили меня на софу, подложив под голову две подушки.

Миша вытер мне ватой кровь с лица, укрыл одеялом, что-то сказал хозяйке квартиры и ушёл. Позже подошёл врач Мтиолишвили, осмотрел всего, закапал в уши каким-то лекарством, дал таблетки и громко сказал на ухо:

– Ты хорошо отделался, Максимович. У тебя контузия, но не сильная, через неделю поправишься, будешь слышать почти нормально. Могло быть гораздо хуже.

Затем заткнул уши ватой, несколько минут говорил с хозяйкой, иногда кивал в мою сторону головой. Та что-то отвечала ему, и он улыбнулся мне, видно, пожелав мне скорей выздоравливать, и вышел. Я вскорости уснул.

На другой день проснулся рано. Вошла хозяйка квартиры – немка лет сорока пяти, вся в чёрном, с печальным усталым лицом, села возле окна, смотрела то в окно, то на меня, наверное, больше часа, и не проронила ни одного слова.

За эти пять дней меня приходили проведать Погосян, Козулин, два раза врач и по несколько раз на день Сако, который приносил мне кушать, чай, рассказывал все новости.

Врач предложил отправить меня в госпиталь, но я категорически отказался, зная уже по опыту, в каких условиях находятся раненые в прифронтовых госпиталях, а самое главное, не хотелось расставаться со своими товарищами, когда, по сути, войне пришёл уже конец.

Первые дни я почти не разбирал, что мне говорил Оганесян, но вчера, а особенно сегодня, я почувствовал себя значительно лучше. Голова уже не кружилась, не так дрожали руки, сам уже мог свободно подниматься, когда громко говорил Оганесян, всё уже мог слышать.

Оганесян, которого все называли просто по имени – Сако, крестьянин из небольшого армянского села возле Еревана. Ему был всего двадцатый год, но он был очень здоровым и очень сильным хлопцем. Когда в Тамбове прибыл с пополнением в наш батальон, говорить по-русски совершенно не мог, хотя был расторопным, смелым парнем. За пять месяцев на Висленском плацдарме я его не только натренировал по русскому языку, но научил даже читать и писать. За это он всегда платил мне своей признательностью.

В Тамбове он был ординарцем у заместителя командира батальона по строевой части капитана Индуашвили. Капитан в трезвом состоянии был очень хорошим человеком и командиром. Но когда напьётся, что с ним часто случалось, становился, как и почти все кавказцы, очень вспыльчивым, придирчивым, грубым, и Сако приходилось расплачиваться за малейшее ослушание. Не раз приходил он в мою штабную комнатку со слезами на глазах и жаловался на своего начальника. К концу пребывания в Тамбове он уже довольно сносно говорил по-русски, и хотя и коверкал слова, но разобрать его уже можно было вполне.

– Зачем он минэ был? Водка не достал. Гдэ мог достать? Еслы я удару этот кулак – смэрт ему.

– Ну ты бы и ударил его, – шутил я.

– Нэт. Сичас застрэлыт мэнэ.

Я его успокаивал, говорил, что скоро поедем на фронт, там он уже не будет драться.

– Ты знаешь, старшина, у самоходку, на которой ты сидэл, попал фаустпатрон. А знаешь, хто стрелял? Нэмэцкий пацан, лэт питнадцать, из окна. Его Фёдоров замэтыл и хлопнул из автомата. Зараза. Самоходка разбыл. А знаешь Джигоева? Убыло тогда осколком. Двух сапёров ранило.

Немного помолчал, потом на его лице появилась приятная улыбка:

– Старшина! Тыбе представыл комбат ко второму ордену. Мынэ – к ордену Славы, буду получать. Начальнык штаба мине говорил.

Я его поздравил с высокой наградой, пожал ему руку. Он рассказал мне, что наши войска быстро продвигаются к центру города.

– Скоро, скоро Гитлэру будэ капут, – в заключение сказал Сако.

Ночью при свете огарка свечи я записал ещё дрожащими руками прошедшие за пять последних дней события и крепко уснул.

2 мая 1945 г.

Вчера, 1 мая, переехали в центральную часть города. Остановились в одном большом целом доме на улице Людендорфштрассе. Бои шли на главной улице Унтер-ден-Линден.

Сегодня прекратились выстрелы. Сдался Берлин! Я чувствую себя сегодня уже довольно хорошо, хожу с палочкой, хотя врач и приказал мне ещё лежать, отдыхать, не волноваться.

Смотрю в окно. Ведут пленных. Интересно было наблюдать одну картинку: три наших парнишки с автоматами в руках во главе с таким же безусым лейтенантом вели группу пленных генералов и адмирала.

В Берлине пленные немецкие генералы! Свершилось то, чего мы так долго ждали.

3 мая 1945 г.

На улицы повылазили жители. Детей очень мало, видно, эвакуировали их до нашего прихода в другие города и сёла.

Войска других соединений пошли дальше на запад, на Эльбу, добивать врага. Наш корпус остался в Берлине.

7 мая 1945 г.

Наш корпус и батальон переехал на южную окраину Берлина. Гарнизоном в Берлине будет стоять 5-я Ударная армия под командованием генерала армии Берзарина.

Наш батальон, приведя себя в полный порядок, со знамёнами и командирами впереди под звуки баяна и дружные песни чётко шагал в этот солнечный день по главной улице немецкой столицы – Унтер-ден-Линден. Я завидовал им. Мне тоже хотелось быть в строю вместе с ними, но я был ещё слаб и ехал позади на машине.

Берлин – большой город, диаметром больше тридцати километров. Проезжая по улицам, видишь одну и ту же картину – большие разрушения. До чего же крепко поработала американская и английская авиации! Разрушен не весь город – одни районы уничтожены почти полностью; другие же районы и кварталы только повреждены уже нашей артиллерией при штурме города.

Дома большей частью одинаковые – серые, пятиэтажные. Имеются и с большим количеством этажей, более новой постройки, но таких немного.

Переехав в южную часть города, мы расположились в богатых домах, не тронутых бомбёжкой.

Мягкие диваны с большим количеством подушек, никелированные кровати, ковры, множество цветов – в такую обстановку мы попали после четырёх лет окопной жизни.

Батальон почти не занимается, приводит в порядок себя и своё имущество. Очень много ликёров, вина, коньяка, что ребята достали в подвалах богатых домов, брошенных немцами.

Чувствую себя уже почти нормально, но твёрдо ещё писать не могу, и потому днями ничего не делаю.