Анатолий Сергеевич Чернов – старший радиотелеграфист, командир отделения радио. Родился 14 ноября 1919 г. в с. Проказна Лунинского района Пензенской области. На фронте с 1941 г. Воевал на Юго-Западном, Ленинградском, Калининском, 1-м Белорусском фронтах. Победу встретил в г. Познань (Польша). Награждён орденами Красной Звезды, Отечественной войны II степени, медалями «За отвагу», «За оборону Москвы», «За освобождение Варшавы». В 1950 г. окончил Казанский юридический институт, был избран членом Краснодарского краевого суда, в 1953 г. назначен заместителем начальника Управления министерства юстиции по кадрам.

9 августа 1942 г., Тарасиха

Прошедшей ночью фрицы над нами подшутили. Весь день и вечер обстреливали методичным огнём, тяжёлыми снарядами, ночью всё стихло. Ну, думаем, пора! Пошли за брёвнами. Ушли, напилили три штуки, как вдруг небо словно пальнуло: посыпались мины, снаряды всех калибров, трассирующие пули и снаряды. Светло стало, словно днём. Бросили мы всё, и кто куда. Растерялись от неожиданности. Признаться, я тоже немного сразу растерялся. Но после сообразил, что из этого может выйти большая неприятность. Кричу: «Стой! Назад!» Кое-как собрал всех в кучу. Стали ползком пробираться к блиндажам. Добрались благополучно, лишь некоторых немного поцарапало. Характерно, что в такие минуты проверяются качества человека, его воля, стойкость, преданность.

Уважаемый всеми Бобошко оказался первоклассным трусом, паникёром, пустым болтуном. Не нужно лезть зря на снаряды, но когда нужно, то нужно.

Прибежал он в блиндаж, зуб на зуб не попадает, бледный, как свечка, растерялся, слова сказать не может. И тут поступило приказание: немедленно развернуть станцию и стать на приём. Нужно, значит, антенну налаживать в другом направлении. Выскочил я, схватил антенну за конец, кричу: «Бобошко! Бобошко!» Нет его. А огонь, все кричат. Обозначился я, смотрю, он прижался к стене окопа, смотрит на меня и ни с места. Обругал я его хорошо, но он не двинулся с места. Пока я с ним выражался, на крик вышел командир взвода л-т Клейман, спросил, что такое, помог мне развернуть антенну. Через несколько минут связь на радио была налажена. Очень он недоволен был его поведением, однако шум поднимать не стали: почувствует – сам поймёт.

У нас для радистов устроили своеобразные курсы повышения квалификации. На Пахотную горку рано утром и вечером возвращаться, хорошо, что погода стоит замечательная, сухая. Жаркая. Недалеко от нас формируется 2-я ударная армия. В неё взяты ряд наших средних командиров. Вероятно, и наша 52-я армия скоро будет активно действовать, но пока мы в обороне.

14 августа 1942 г., Плашкино

Окончить «академию» нам не удалось. Выехали быстро, по тревоге собрались на ОП, откуда вечером выехали. Сейчас стоим в районе артпарка. Ходят слухи один другого невероятнее – что поедем в край, на Воронеж, под Ленинград, кто куда только хочет. Знаем одно – погрузка в малой Вишере, эшелон № 3. Питаю надежду, что поедем через Калинин, увижусь с родителями. С этой целью купил для отца четыре пачки табаку «Нарчилс», носки, консервы, им там всё это нужно больше, чем мне. Но вот как предупредить, что я буду проезжать? Здесь, в Плашкино, население нас встретило хорошо, ласково, угощают горохом, морковью. Здесь же выкупались, выстирались, хорошо отдохнули.

17 августа 1942 г., м. Вишера

Мы в Вишере. Как-то странно всё кажется после жизни в лесу. Когда ехали мимо одного села, где-то залаяла собака, показалась коза – все бросились смотреть, как на какую-нибудь диковинку. Вдалеке пропел петух, кричит овца, за забором мычит корова, звенит бубенчиком – сладкой для уха музыкой кажутся эти звуки, всё бы их слушал, упивался ими. Как будто и люди здесь другие, лучше, благороднее, чем в лесу. Вот насколько можно одичать в лесу, отвыкнуть от всего живого.

Вечером прослушал доклад о международном положении, сделанный майором Вилововским. Нового ничего не услышал. Материал всё газетный. Интересно лишь то, что т. Сталина выбрали правителем всех индейских племён в Америке. Они прислали ему золотой жезл и чалму. Также сообщено, что Япония «под шумок» подвинула к нашим границам около 50 дивизий «на всякий случай».

Дни последнее время стоят замечательные. Я сегодня целый день «пасусь» – собираю грибы, ягоды, чернику, бруснику.

22 августа 1942 г., ст. Хвойная

Снова мы проезжаем по старым путям. Едем куда-то под Ленинград, опять в болота, опять комарам на съедение. Недавно в Москву прилетел Черчилль, вёл продолжительную беседу с т. Сталиным. Должно быть, опять поговорить о втором фронте прилетел.

22 августа 1942 г., ст. Хвойная

До ст. Волхово осталось 175 км. Там мы, вероятно, и выгрузимся. Вместе с нами из Будогоща пойдёт полк 1196, будем «работать» рядом. Последнее время погода резко похолодала, холодно ходить даже в фуфайке.

26 августа 1942 г., Синявино

Прибыли на место. Наши НП в лесу, но лес весь страшно побит: валяются целые деревья, вырванные прямо с корнем. Не успели прибыть на место, как за два часа в дивизионе трое раненых.

Идёт лихорадочная подготовка к наступлению, готовят орудия. Телефонной связи нет, линия перебита. Я дежурю у радиостанции, под деревом у входа в блиндаж. Наш НП на дереве, на нём сидит командир батареи.

27 августа 1942 г., Синявино

Время 5.00. Заканчиваются последние приготовления перед началом наступления. Отдаются последние команды, приказания, указания. Нервы у всех напряжены, ждём сигнала. В 5.20 одиноко охнул вдалеке выстрел сигнальной пушки, и сразу одновременно заговорили тысячи орудий, заработали «Катюши» и «Иваны» – реактивные миномёты, особенно грандиозные в своей величине. С оглушающим рёвом, воем, грохотом летят огромные огненные шары, перегоняя в воздухе один другой, падают на землю, сжигая всё живое и мёртвое. Кажется, горит сама земля.

Первое время наша связь не действовала, но радио всё время выручает, огонь ведём по радио. Противник начинает отвечать, бьёт его артиллерия, начали работать его зенитки. На дороге, у самого блиндажа, разорвался тяжёлый снаряд. Возле самого уха, не дальше 2-3 см от головы, пролетел осколок и с силой врезался в дерево, срезав его наполовину.

Неприятно сидеть и ничего не делать. Не я один, здесь нас много. В 7.00 пошли в атаку наши танки – «КВ», «Т-34» и другие. Шум, рёв, вой, крики, сущий ад! За танками пошла наша пехота. Я, Стратула, Удалых, Симбаев и л-т Клейман, забрав с собой радиостанцию, перископ и бинокли, идём вместе с пехотой, с комбатальона. Наша задача – передавать сведения о продвижении нашей пехоты и, если потребуется, корректировать огонь полка по невидимым целям. Кругом раненые, убитые, везде кровь, кровь, кровь... Она стоит стоит целыми лужами, горя на солнце багровыми, кошмарными отблесками. На правом и левом флангах наши, прорвав линию немецкой обороны, продвинулись на 3-4 км и заняли два села. Здесь, где мы продвинулись на 100-200 метров, весь удар нашей артиллерии попал в «мёртвую зону» между двух пулемётов, причиняя очень много вреда немецким укреплениям. Сейчас вызываю по радио огонь нашего полка, лейтенант будет корректировать стрельбу.

29 августа 1942 г.

Снова «ад», снова «Катюши» глушат всё. Наши продвинулись на 3 км, форсировали речку Чёрную. Все эти дни хожу, как во сне. Ни одной ночи не прошло как следует, всё бегом, ползком, передвижками. Оглох совершенно от стрельбы, даже в телефоне корреспондента слышу плохо. Немцы из Африки перебросили сюда 3-й Имперский авиационный корпус «Великая Германия». Этот корпус нам совершенно жить не даёт. То и дело поминутно заходят стаи стервятников над головой, бросают бомбы лёгкие, тяжёлые, всех калибров, зачастую сразу по 6-10-12 штук, целую кассету. Всё кругом избито, изранено, живого места нет.

Сегодня услышал по радио, что на Западном и Калининском фронтах заняли четыре города и 640 населённых пунктов. Взяты большие трофеи. Когда сообщил об этом своим ребятам, все были очень рады и довольны.

1 сентября 1942 г., Синявино

Устал чертовски. День и ночь нас обстреливают из орудий всех калибров, бомбят «юнкерсы». Вчера чуть было не отправился на тот свет. Ждали мы, когда бомбёжка закончится – надо же хоть впервые за два дня покушать... Дождались. Улетели «юнкерсы». Стало сравнительно тихо. Вылезли мы из блиндажа, набрали воды из болота, вода мутная, грязная – недалеко упала бомба и всю воду нам глиной замутила. Засыпали поскорей крупу, кто костёрчик уже сварганил, пошло дело, каша варится. Вот уже почти готова, осталось только посолить, и можно кушать. Вдруг откуда ни возьмись 20 штук «музыкантов» – «Ю-87». Ну, здесь и бежать некуда. Прижались к земле, так и хочется влезть в старую кротовью нору, спрятаться и не вылезать оттуда. Слышим, засвистели, летят. Ближе, ближе, кажется, прямо на голову упадут. Смотрю, товарищи мои прижались к земле, бледные, вымазанные в земле, в глине, лежат, не шелохнутся. В соседнем блиндаже лошади завозились, закричали, справа от нас громко закричали «Ура!» – пошла в атаку рота. Наконец, удар, второй, третий… Помутилось всё в глазах, завертелось, и сразу насупила ночь. Очнулся, смотрю – костра нет, чисто, словно кто веником подмёл, на полке каким-то чудом уцелели котелки. Подбегаю к ребятам, щупаю – не потеряли ли сознание. Лишь у Кривенко небольшая царапина на щеке, да Сардарьян весь землёй засыпан. Начали их тормошить. Смотрю, а «юнкерсы» делают круг, заходят снова. Наконец, поднялись мои однокашники, спрашивают: «А где каша?» Схватили мы котелки, да со всех ног в землянку. Пробегаем мимо лошадиного блиндажа, смотрим, осталось от него одно воспоминание: 10 лошадей на куски изорваны, мясо почернело от огня, а у одиннадцатой обе ноги передние перебиты – лежит на правом боку и смотрит такими большими человеческими глазами, словно спрашивает: «Ну за что? Что я плохого сделала?» Не выдержал наш лейтенант. Подбежал к ней и, не глядя, выстрелил ей в голову из пистолета, чтоб не мучалась. Идёт обратно, а на глазах слёзы. Пришли мы в блиндаж, вместо каши – полкотелка земли. Вот так посолили! Рядом с нами побило радиостанцию. Но всё обошлось благополучно, без жертв.

Прим: «Музыкант» – прозвище, которым фронтовики окрестили пикирующий бомбардировщик люфтваффе «Юнкерс» «Ju 87». Появилось из-за сирен, крыльчатки которых раскручивались при пикировании потоком набегающего воздуха. Чем круче пикировал «Юнкерс» на позиции противника, тем сильнее раскручивались крыльчатки, а звук сирен становился громче и выше по тональности. Психологический эффект «иерихонской трубы», как окрестили сирены на фронте, был очень велик, и мало кто из солдат союзных армий, хоть раз попавший под бомбёжку немецких пикировщиков, вспоминал её без содрогания.