Николай Витальевич Юрданов – Герой Советского Союза. Воевал в составе 36-го гвардейского казачьего полка, наводчик и командир орудийного расчёта; занимался политподготовкой, был групповодом и агитатором. Участвовал в боях на территории Кубани, Украины, Белоруссии, Польши. Награждён орденом Отечественной войны I степени, медалью «За отвагу». Погиб 17 октября 1944 г. в с. Тегге под г. Деречке. Вёл дневник, который после его гибели боевые товарищи переслали его жене.

Прочь из Белоруссии, немецкие псы!

21 июня 1944 года по тревоге выезжаем в рейд. Ещё с утра было заметно, что мы с минуты на минуту ожидаем приказа, так как с 6 часов началась такая сильная канонада артиллерии, что нам, не раз слыхавшим канонады, и то становилось жутко. Сплошной и всё нарастающий грохот продолжался до 20 часов, а в 20 часов мы быстро выехали и нырнули в дыру, проделанную артиллерией мехкорпусов. Когда мы проскакали мимо тяжёлых орудий, артиллеристы с закопчёнными лицами, улыбаясь, кричали: «Милости просим, казачки, в дырочку, поезжайте, погуляйте по белорусскому парку – он сплошной до самого Бреста». Один низкорослый белорус-артиллерист подбежал к моему орудию и просил передать привет его жене Ксюте: «Она в г. Слуцке, ребята, Базарная ул., дом 61». Не выполнили просьбу – Базарная улица была полностью разрушена гитлеровцами при их бегстве из Слуцка.

Продвигаемся быстро. Вот уже видна работа нашей тяжёлой артиллерии – встречаются такие воронки, в которых может вместиться тяжёлый танк, это затрудняет нам движение; кроме этого, путь тяжёлый ещё и потому, что кругом сплошной лес, а почва исключительно песчаная и болотистая. Проход в этот раз нам сделали узкий, всего 800 метров – это и называют артиллерийской дырой. Немцы обстреливают проход из орудий и пулемётов; они никогда не оказывали такого сопротивления, как сейчас, т.е. сегодня.

Приблизились к обороне немцев, к прорванной бреши, тут ещё слышны гнусавые стоны раненых гитлеровцев, брошенных при бегстве державшим оборону врагом.

Мы спешим, так как к вечеру должны быть у деревни Прошица; по пути уничтожили ряд немецких гарнизонов. Немцы, как в других рейдах, не подозревая, беспечно спали, как свиньи, так и подохли, как свиньи. А наутро разнеслась весть: «Казаки-кубанцы в тылу». Гитлеровцы удирали, обгоняя друг друга, спешили выйти из окружения; немногим из них удалось бежать, большинство из них осталось как удобрение для белорусских песков. Бросаем трупы немецкой падали, не закапывая, пусть видит белорусский много выстрадавший народ, как расплачиваются гитлеровцы за причинённое зло беззащитному населению. Вот картина: среди убитых фрицев один ещё полуживой, старик белорус, добивая его, приговаривает: «Это тебе, зверюга, за сноху и внука, сдыхай, проклятый, попил кровушки, хватит!»

Могила двоих

До 28 июня гнали мы немцев без серьёзных боёв, освободили много населённых пунктов, заняв г. Глуск, двинулись на г. Слуцк. На подступах к Слуцку мы потеряли комбата Т.А. Пурцеладзе. Это первая жертва в этом рейде. Комбатом он стал после батька Крыжановского. Очень и очень жаль; молодой, мужественный и умный командир погиб при следующих обстоятельствах. Наша батарея обстреливала колонну удирающих немецких автомашин и танков. Он наблюдал разрывы наших снарядов и делал соответствующие замечания. Его предупредили, что поскольку цель видна наводчикам, то «идите в укрытие», так как немцы обстреливали батарею из пулемётов, прямо установленных на удирающих машинах; их пули долетали до нас, жужжа, как пчёлы. Он отвечал: «Разве можно не смотреть на такую картину? Ведь это очень забавно!» – а через несколько минут после этого он медленно упал, пуля прошла навылет в голову. Вот как часто погибают многие из нас, был бы в укрытии, остался бы жив. Похоронили мы его в парке завода г. Слуцк. Когда везли на подводах в город от места смерти, труп покачивался, лицо – улыбающееся, с закрытыми глазами – казалось, говорило: «Друзья мои, вы ошибаетесь, я просто прилёг отдохнуть, а вы считаете меня погибшим».

По дороге в Слуцк немецкие стервятники дважды бомбили нашу колонну, при бомбёжке был смертельно ранен парторг полка Волков, вот и похоронили мы их обоих в одной могиле с комбатом Пурцеладзе. На похоронах от партбюро присутствовал Сакун, лицо его было усталым и озабоченным. Не помню, что он говорил во время похорон, запомнил только слова: «Ну, Николай, пока хороним мы, а может быть, скоро похоронят нас». Я ему не ответил, потому что уж слишком горько было на душе.

Среди высоких шести берёз вырос небольшой, продолговатый холмик, под ним лежат два стойких и храбрых офицера, оба коммунисты, не в одном бою показавшие личный пример офицера, орденоносца, любимцы казаков и командиров, но смерть не считается ни с кем. Эх, Петька! Не пришлось тебе отведать победного грузинского вина и встретить свою Сусанну, жаль, до слёз жаль…

В Слуцке

Врываемся в центр Слуцка, город горит, немцы упорно сопротивляются. Из показаний пленных: им дан приказ любой ценой удержать город до подхода подкреплений. Восемь часов длился бой, затем немцы, не выдержав нашего натиска, бежали, оставив много трупов и вооружения. Наша батарея дважды меняла ОП, это сказывается неопытность нового комбата, а другого выхода пока нет. Ещё в начале рейда я предчувствовал опасения и, кажется, написал в письме к Танюшке. Эх! Нет прежнего состава офицеров, молчит наша батарея, чаще и чаще слышится ропот казаков и сержантов: «Чего молчим, стрелять надо! Нет батька! Нет Пурцеладзе, и дела нет!»

Но вот батарея заговорила, обстреливая отступающих немцев. Захватив большие трофеи из продскладов немцев, гоним их дальше. Настроение казаков несколько поднялось, кушают от пуза немецкие консервы, мёд и сало. Кушайте, кушайте, хлопцы, вы крепко проголодались за эти дни, ведь обозы наши снова отстали, да и где им угнаться за нами, когда фрицы на машинах не успевают удирать, где уж там успеть обозам.

Последствия беспечности

2 июля 1944 г.

После взятия г. Слуцк получаем приказ перерезать железную дорогу из Минска в Барановичи, занять там оборону и не пропустить немцев, отступающих из Минска.

Идём быстро, нужно успеть вовремя, потому что отступающая группировка немцев большая и располагает большим количеством танков и вооружения. Занимаем г. Несвиж почти без боя, так как в нём был небольшой немецкий гарнизон. Несвиж – небольшой городок, но очень чистый и красивый; в центре города глубокий пруд, обсаженный берёзами, ветви которых спускаются к воде. Метрах в 150 от пруда – большой собор, построенный по польскому типу. Улицы ровные, вымощенные булыжником; домики деревянные, чистенькие, кругом в палисадниках цветы; по бокам мостовой растут большие берёзы и карагачи. Это первый населённый пункт, который уцелел от разгрома немецких варваров.

При выходе из города на нас налетели немецкие стервятники «фоккевульф», сделав два залёта, сбросили «чемоданы» и улетели. Один «чемодан» рассыпал бомбы близко от меня. Мы с Ведьмой – так зовут мою лошадь – лежали в канаве, нас засыпало песком. Ведьма захрапела и встала на ноги, встал и я, поблагодарив ещё раз провидение, так как воронка от разорвавшейся бомбы находилась в четырёх метрах. Двинули дальше, наш конечный пункт – с. Городзея. В этом районе мы должны занять указанную выше оборону.

Достигнув с. Городзея, нашу батарею расчленили: одно орудие придали 4-му эскадрону и отправили для заслона к с/дороге из г. Несвиж. Два орудия поставили прямо около станции с приказом отражать появление танков противника. Две пушки-дивизионки заняли оборону в песочке около часовни. Весь полк расположился вокруг станции, заняв оборону.

Ещё дорогою по пути в Городзею у меня почему-то было тяжело на сердце. Определить такое состояние было очень трудно, потому что причин было много. Первое – это потеря Пурцеладзе; вторая – бомбёжка у Несвижа оставила плохие следы, после контузий каждую бомбёжку или близкие разрывы снарядов мой организм переносит с мучительной болью головы и позвоночника; а может быть, и то, что мне не понравилось поведение т. Гризина – он всю дорогу пил водку не в меру при таком серьёзном положении, в дополнение к этому мне не нравилась нестойкость и порой трусость к.ч. Великоцкого.

Я остался с дивизионками, заняв оборону. Все легли спать, за исключением наблюдателей. Мне не спалось, всё тело мучительно болело, и особенно голова. С самого утра вокруг Городзеи вертелись в воздухе два стервятника, высматривая лесочки, дороги и населённый пункт. Это мне казалось очень подозрительным. «Но ведь есть высшее начальство, – думал я, – не может быть, чтобы они всего этого не видели и не реагировали на это». Как я себя ни успокаивал, однако уснуть не пришлось. Возмутил меня ещё больше наш старшина <…>: вопреки всем предупреждениям не мародёрничать, он принёс откуда-то красивый ковёр-мануфактуру и ещё какой-то свёрток. Ну, думаю, подлец, ты за это поплатишься, дай только срок.

Примерно часов в 10 утра налетели немецкие стервятники и стали бросать «чемоданы». Снова один из них разорвался очень близко от нас, убило восемь лошадей и ранило ветинструктора старшину Торбина, рана не тяжёлая, в руку, но, кажется, повреждена кость. При этом налёте я сидел в канаве около кладбища, бомба разорвалась на одной из могил у канавы, в которой я сидел, меня снова засыпало песком. Благодарю провидение и оказываю помощь Торбину. Только окончил перевязку, началась стрельба из автоматов, а затем из пушек. Стрельба происходила в районе станции, за речушкой. Мои опасения полностью подтвердились, беспечность некоторых военных привела к тому, что фашисты под шум и гул стервятников подошли танками и самоходными пушками к станции, наши наблюдатели приняли их за наши танки, а гитлеровцы, пользуясь тем, что большинство казаков сидело в укрытиях, а часть беспечно спали в домах, подвели танки и самоходки вплотную к линии обороны. Наши два орудия, находившиеся у станции, открыли огонь по танкам немцев. Но что можно сделать двум пушкам, когда по ним открыто бьют несколько десятков немецких танков! Огонь наших орудий был подавлен, одно орудие подбило один танк, и было раздавлено танком. Уцелевшие люди стали отходить к речушке. Им на помощь выдвинулись наши две пушки-дивизионки, но немцы пустили против них все танки.

Тогда был дан приказ любой ценой сохранить пушки и отходить в лесок, что правее Городзеи, примерно в двух километрах. Мне было поручено с группой автоматчиков прикрыть отход пушек, т.е. не допускать немецких автоматчиков до тех пор, пока пушки не будут в укрытии. Задача тяжёлая, да и группа из восьми человек со мною была слишком мала для боя со 150 фрицевскими автоматчиками, но приказ есть приказ. Около часа мы вели неравный жестокий бой, нас осталось пять человек, трое были убиты, из пяти оставшихся двое ранены. Самое опасное было то, что три гитлеровских танка шли на нас. Немцы думали, что тут самое меньшее держит оборону эскадрон казаков.

Мы расстреляли почти все патроны. Сзади из жита вылезла фигура, чуть-чуть не прибили мы её, а это пришёл наш связной с приказом, что нам можно отходить, так как пушки уже около получаса как в укрытии и ведут огонь. Мы все облегчённо вздохнули и двинулись перебежкой к житу, немцы обстреливали нас из автоматов, но безуспешно. Мы возвратились к своим подразделениям, нас встретили с радостью, так как не ожидали нас, считая погибшими. В этом бою я из автомата убил одиннадцать гитлеровцев. За этот рейд это второй успех: под деревней Прошицы я уничтожил автомашину вместе с фрицевским хамьём. Посчитав уцелевших, я пришёл в большое уныние – нас осталось около 30 человек и два орудия, не считая обоза. Два орудия были разбиты.

Много, много хороших людей погибло в том бою, а самое обидное – это то, что причиной этому беспечность некоторых «военных». Ведь если бы был выполнен приказ комдива, танки немцев не вошли бы в населённый пункт. Приказ был минировать подступы к Городзее, но он не был выполнен. Эх! Водка, водка, до чего ты доводишь подчас, даже больших людей…