Д.Я. Головинский.

24 марта 1944 г.

Пущено письмо с далёкой Украины на цветущую родную Кубань от Д.Я. Головинского – А.А. Головинской.

Первым долгом сообщаю, что я жив и здоров, чего и вам желаю, но писем не получал целый

месяц и вам не писал, потому что мы были 25 дней в тылу у противника. Писать некогда, всё время только смотрели кругом, но сделали хорошую операцию, забрали много пленных, а побили ещё больше. До двух тысяч взяли одних подвод, много автоматов, оружия, и в общем разбили двадцать дивизий немцев. Ну а у нас потерь мало, потому что мы заходили с тылу и нападали врасплох. Плохо было – и нам грязь мешает, идти нельзя, подводы тоже отстают. У меня в кухне был запряжён самый лучший четвёрик лошадей, я не отставал ни на шаг от полка. Из потерь в эскадроне четверо убито, пятеро ранено, ну из полка не знаю, сколько. Только знаю, командира полка ранило. Пом. полка убит, начальник штаба тоже убит, в общем, командиров больше теряем, чем казаков, потому что идут они вперёд, вот и больше потерь.

Ну, дорогая моя Нюся и дорогие мои детки Шура и милая Таечка, всё описать нельзя. Жив буду, приеду, всё расскажу, а если убьют, то похоронят меня дорогие товарищи на далёкой Украине, и не видать мне больше родной Кубани, дорогой семьи, и не <…>(неразборчиво) моих костей чёрный ворон, только, может, смоет дождём мою кровь и омоет мою могилу, и понесёт с запада на восток в море, а ты, любимая моя Нюся, выйди на свою маленькую речку. Будешь плакаться по своему милому мужу, и твои слёзы впадут в воду, и смоет их Кубань, и скатится твоя слеза с моей кровью, и забьётся твоё сердце, даст тебе известие, что нет твоего милого мужа, и не скажет больше ласковых слов. Ну ещё, может, птица канарейка прилетит на мою <…>(то же) споёт песенку на моей могиле, а потом полетит на родную Кубань к родной семье и детям.